Александр Чудинов - История Французской революции: пути познания

Для плодотворного изучения влияния революции на другие страны нужна, видимо, и новая методика исследований. К. и. н. А. С. Намазова (ИВИ) поделилась опытом применения метода диахронии [377] Подробнее см.: Барг М. А., Черняк Е. Б. Революции европейского масштаба в процессе перехода от феодализма к капитализму (XVI–XIX в.) // Новая и новейшая история. 1988. № 3. при исследовании цикла бельгийских революций XVIII–XIX вв.

Проведенная дискуссия позволила наметить новые перспективы разработки советскими специалистами различных аспектов истории Французской революции. Успешное развитие этой отрасли историографии, видимо, будет связано с дальнейшим преодолением свойственного ей прежде якобиноцентризма, с поиском новых, отличных от традиционных подходов, с отказом от привнесения в нее духа политической конъюнктуры, не совместимого с научной объективностью. Вместе с тем расширение тематики исследований, применение новых методов, вовлечение в оборот дополнительных источников предполагают необходимость интенсификации научных контактов с зарубежными коллегами, предоставление советским ученым большей возможности выезжать в длительные командировки для работы в иностранных архивах и библиотеках, для участия в международных конференциях и симпозиумах. Без этого, подчеркивали многие выступавшие, «автаркия» отечественной науки неизбежно обречет ее на растущее отставание от мирового уровня. Свободный обмен опытом — обязательное условие плодотворного исследования Французской революции, которое мыслимо лишь на основе синтеза научных достижений различных направлений мировой историографии.

200-летний юбилей Французской революции не завершился 1989 г., так же как сама Революция не закончилась в 1789 г. Поскольку она длилась, как чаще всего считается, до 1799 г., нам предстояли десять лет юбилеев памятных событий всего революционного десятилетия. Во всяком случае, именно таковы были ожидания. Помню наш разговор с Г. С. Чертковой на исходе 1990-х гг. «Как же мы ждали этот юбилей, — грустно сказала она. — Казалось, будет сплошная череда празднеств: 200 лет клятвы на Марсовом поле, 200 лет первой французской Конституции, 200 лет падения монархии и т. д. — и так целых десять лет». Реальность, однако, как это часто бывает, не оправдала ожиданий.

Коммеморативного бума 1989 г. оказалось достаточно, чтобы мировая общественность пресытилась тематикой Французской революции. Живой классик революционной историографии Мишель Вовель, отвечавший в Пятой республике за научную программу юбилея, в тот год объехал всю планету да еще и не по одному разу, посетив более 50 конференций в разных странах мира — примерно по одной в неделю. Для человека в возрасте это было нелегким испытанием, однако мэтр пошел на него, чтобы своим участием засвидетельствовать признательность ученым из других стран, отмечавшим двухвековой юбилей ключевого для современной Франции исторического события. Побывал он и на проходившей в Москве 17–19 апреля 1989 г. большой международной конференции «Французская революция и европейская цивилизация» [378] Подробнее см.: Вопросы истории. 1989. № 10. С. 184–186; Новая и новейшая история. 1989. № 5. С. 217–218. . Помню его усталую, словно механическую, походку, неподвижный взгляд, скользящий по окружающим, не видя их: еще одна страна, еще одна мимолетная остановка в утомительном мировом турне, а завтра снова в самолет…

Но М. Вовель, заметим, почтил свои присутствием только самые крупные научные мероприятия юбилейного года. Сколько же их всех в 1989 г. прошло по миру или хотя бы только у нас в стране — думаю, не сосчитать. Даже не выезжая за границу, я за тот год принял участие в десяти конференциях по революционной тематике в разных городах Союза. Специалисты по Французской революции шли тогда нарасхват.

Впрочем, скоро ситуация изменилась, но для нас и для наших иностранных коллег изменилась по-разному. За рубежом юбилейные мероприятия постепенно перешли из уставшей от них публичной сферы в область сугубо научную, где, пусть и не с такой интенсивностью, конференции в честь 200-летия тех или иных революционных событий продолжали проводиться и впредь. У нас же радикальные политические перемены рубежа 1980 — 1990-х гг. привели к тому, что революционная проблематика начала быстро выходить из моды. После 14 июля 1989 г. юбилейная программа стала резко сворачиваться. Даже те объемистые коллективные издания, что были предусмотрены ею и — главное! — уже собраны, в издательства так и не попали: «Просвещение, Французская революция и русское общество» под редакцией А. Л. Нарочницкого, «Историография Великой французской революции» под редакцией В. В. Согрина, «Французская революция и европейская цивилизация. Материалы международной конференции в Москве 17–19 апреля 1989 г.» [379] Неопубликованные документы по подготовке в ИВИ АН СССР к 200-летию Французской революции хранятся в архиве «Французского ежегодника». Частично они были проанализированы в кн.: Гордон А. В. Великая Французская революция в советской историографии. М., 2009. С. 319–327. . В условиях быстрого оскудения в научной сфере материальных и, в частности, полиграфических ресурсов академическое начальство сочло избыточным дальнейшее изучение революций как тематики, чуждой либеральному тренду, доминировавшему в новой политической реальности. Особенно это стало заметно после краха Советского Союза.

Весьма показательным для меня был следующий эпизод. Завершив в 1993 г. подготовку публикации на русском языке «Избранных сочинений» Жоржа Кутона, я узнал, что для издания ее в академической серии «Утописты и реформаторы» необходимо, чтобы кто-то из титулованных историков согласился стать ответственным редактором тома. В советское время подобная процедура служила дополнительной гарантией от появления в печати идеологически сомнительных материалов, а в постсоветское стала чистой формальностью, но какое — то время еще продолжала существовать как своего рода дань традиции. Я попросил стать моим ответственным редактором Е. Б. Черняка, всего лишь несколькими годами ранее курировавшего в ИВИ юбилейные мероприятия, приуроченные к 200-летию Французской революции. Ефим Борисович бросил на меня взор, исполненный экклезиастовой печали многознания, и кротко промолвил: «Не время сейчас издавать якобинцев…» На том разговор и закончился. Впрочем, на мое счастье оказалось, что академик Николай Николаевич Болховитинов не так хорошо разбирался в «благоприятных» и «неблагоприятных» для издания якобинцев временах: он легко согласился стать ответственным редактором книги, которая, исключительно благодаря этому, год спустя вышла в свет.