Давид Гримм - Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

Кстати сказать, законопроект и технически страдал многими крупными недостатками. Я воспользовался этим и заготовил ряд поправок к отдельным статьям его. Некоторые из этих поправок поддерживались также частью видных членов центра, голосовавших за переход к постатейному чтению, как, напр[имер], С. С. Манухиным и бывшим обер-прокурором Св[ятого] правительствующего] синода, кн[язем] А.Д. Оболенским.

Отмечу одну поправку, имевшую особенно важное принципиальное и практическое значение. Вопрос, возбужденный ею, заключался в следующем: как быть в тех случаях, когда по предмету, отнесенному к числу вопросов, впредь подлежащих рассмотрению в общегосударственном порядке, нового закона в указанном порядке еще не издано, а, между тем, по местным условиям издание соответствующего законоположения представляется насущно необходимым или, во всяком случае, весьма своевременным. В предвидении подобного рода случаев поправка предлагала: впредь до издания в общегосударственном порядке закона по такому предмету сохранить за финляндским Сеймом право законодательствования на прежних основаниях. В прениях, происходивших по этому поводу, я указывал, между прочим, на то, что предлагаемый мною порядок не представляет собою какого-то неслыханного новшества: в германской имперской конституции 1870 г. по вопросам, подлежавшим ведению общеимперского законодательства, впредь до издания общеимперского закона, подобное право было сохранено за отдельными немецкими союзными государствами. Для вящего подтверждения необходимости подобной поправки вместе с тем была сделана ссылка на заявления сторонников законопроекта, сделанные с ведома и согласия правительства: что новый закон имеет только принципиальное значение; что никто не думает о внесении конкретных изменений в действующие финляндские законы в более или менее близком будущем. Откуда вытекало, что при таких условиях возможен нежелательный застой в важных для Финляндии вопросах, раз финляндский Сейм даже при отсутствии общегосударственного закона будет лишен возможности вносить соответствующие, требуемые жизнью изменения в текущее законодательство.

Поправка, попутно имела целью показать тем, кто питал еще какие-нибудь иллюзии на этот счет, какую реальную цену можно было придавать заявлениям протагонистов закона на тему о бережном отношении власти к изменению финляндских законов и об отсутствии намерений использовать новый порядок издания законов общегосударственного значения для возможно быстрой и полной ликвидации финляндской автономии.

Докладчик комиссии в своем кратком ответе ограничился простым указанием на то, что поправка неприемлема: закон необходимо принять возможно скорее без всяких изменений в редакции Думы, дабы не приходилось возвращать закон в Думу на предмет согласования сей редакции с новой редакцией Государственного совета. Смысл ответа был ясен, и поправка была отклонена, правда, несколько меньшим числом голосов, чем другие поправки, вносимые мною.

Прения по законопроекту все же затягивались. Надежды нашего президиума быстро покончить с постатейным чтением закона в данном заседании рухнули. Пришлось опять назначить новое заседание. К этому заседанию я вновь заготовил целый ряд новых поправок к не рассмотренным еще статьям, которые я успел представить председателю только перед самым началом заседания. Поправки занимали полторы страницы листа большого, т. н. канцелярского формата. М. Г. Акимов пришел в ужас и негодование, и, заняв председательское кресло, развернул поданный ему лист с поправками и помахал им перед глазами несколько удивленных этим своеобразным маневром членов Совета, — очевидно, с целью обратить их внимание на мою неслыханную предерзость.

Все же ему пришлось покориться, распорядиться о напечатании и раздаче их членам, а меня допустить к обоснованию представленных мною поправок. Но зато докладчик, очевидно, решил не утруждать себя вообще оспариванием их. Он просто, по выслушании моего объяснения по каждой отдельной поправке, поднимался и просил об отклонении ее. После того, что это повторилось несколько раз, мне эта комедия надоела. Вместо того, чтобы поддерживать следующую по очереди поправку, я выступил с заявлением такого рода: «Я до сих пор знал, что у нас существуют забронированные от законодательных учреждений кредиты; теперь я убедился, что сверх того существуют такие забронированные от всяких поправок законопроекты»… Тут председатель оборвал меня, заявив, что я не имею никакого права говорить такие вещи. Я ответил, что сейчас кончу, и прибавил, что ввиду таких положений вещей я отказываюсь поддерживать остальные внесенные мною поправки. После этого никто уже не выступал, и законопроект через несколько минут был принят внушительным большинством против наших голосов и голосов польского коло в редакции Думы.

Нет ни малейшего сомнения в том, что, не будь проявлено совершенно исключительное давление, законопроект либо вовсе не был бы принят, либо был бы принят лишь весьма слабым большинством. Это объясняется очень просто. Идеологически законопроект являлся типичным плодом самой безответственной националистической демагогии, захватившей, к крайнему прискорбию, и П.А. Столыпина. В уравновешенной и умудренной жизненным опытом атмосфере Государственного совета эта демагогия сама по себе не находила сколько-нибудь благодарной почвы. Убежденных представителей этого течения в составе его было сравнительно совсем немного, и собственными силами они ни в коем случае не оказались бы в состоянии протолкнуть закон. Они могли восторжествовать только благодаря из ряда вон выходящему давлению извне на зависимые от правительства элементы, которые в свою очередь тянут за собою чисто оппортунистические элементы. Косвенным подтверждением правильности этого суждения может послужить тот факт, что в открытом бою защитники закона тщательно избегали играть на националистических струнах. Они прекрасно понимали, что этим можно только испортить дело, которое психологически висело на волоске. Этим объясняется и вялость, проявленная ими в деле защиты закона: других сколько-нибудь убедительных аргументов у них просто не было.

Другой, не менее разительный случай проявления молчалинского послушания и уродливости, проявленных большинством Государственного совета, относится к 1912 г. Я имею в виду законопроект о включении церковно-приходских школ, подведомственных Святейшему] правительствующему] синоду, в сеть земских школ, находившихся в ведении Министерства народного просвещения [262]. Согласно законопроекту в том виде, в каком он поступил из Государственной думы, для включения церковно-приходских школ в общую сеть земских школ и для отпуска на них соответствующих дополнительных кредитов были поставлены следующие два условия: известное расширение учебных программ этих школ и предоставление контроля над выполнением означенных программ, наряду с духовным ведомством, также и подлежащим органам Министерства народного просвещения.