Давид Гримм - Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

Было над чем задуматься правительственным верхам. От них, как очевидцев, не могло укрыться, что нарождается какая-то новая психология, источник которой надо было искать в новых общественных элементах, вступивших в Государственный совет. Для них, так или иначе, независимо от их политической ориентации, первенствующей роли при разрешении восходящих на рассмотрение Совета вопросов не играл и не мог играть момент пассивного послушания и подчинения чужой высшей воле и автоматический учет видов правительства. На первое место, как раньше уже было сказано, выдвигался совсем иной момент: момент самостоятельного и в этом смысле одновременно и свободного и ответственного учета политических сил, момент активной борьбы за определенные материальные и нематериальные интересы, с одной стороны, и за связанные с тем или иным пониманием этих интересов политические идеалы, с другой стороны. В этом, а не в той или иной специфической политической ориентации заключалась основная особенность новой психологии, психологии гражданственности и политической свободы, шедшей на смену старой психологии политического рабства. Эта новая психология являлась неизбежным спутником нового строя, несмотря на все его внутренние недостатки весьма отличного от прежнего.

И вот эта новая психология грозила захватить и членов Совета по назначению, этот rocher de bronze [254] всей внутренней правительственной политики: бронзовый устой грозил превратиться в глиняный. Даже на правое крыло нельзя было полагаться без всякой оглядки. И оно, в особенности в лице общественных элементов, примкнувших к нему, являлось не всегда надежной опорой. О настроениях определившегося настоящего большинства Совета нечего было и говорить: над ним явно реяли конституционные мечтания.

Сказанным определилась ближайшая политика правительственных верхов по отношению к Государственному совету. Надо было, во что бы то ни стало, забрать его в руки и в первую голову дать членам Совета по назначению реально почувствовать их зависимое от власти положение. Забота об укрощении строптивых была возложена [на] М. Г. Акимова. О том, как блестяще он справлялся с ней, мне уже приходилось говорить (гл. VII).

Твердый, непреклонный нажим на членов Совета по назначению, т. е. на целую половину всего состава Совета, применение к ним неприкрытого режима застращивания и морального гнета на первых порах дали ожидаемые результаты. Открытые попытки в направлении стремлений «сметь свое суждение иметь» исчезли. Глухой ропот против такой политики со стороны непосредственно затронутых ею сановных элементов Совета не укрывался от глаз внимательного наблюдателя, но практически в счет не шел. Принцип законопослушности Совета в угодном для правительства смысле торжествовал по всей линии.

Общая внутренняя и внешняя обстановка того времени сыграла в этом отношении очень большую роль, о чем мне вскользь тоже приходилось уже упоминать.

С одной стороны, огромное большинство выборных членов Государственного совета при вступлении своем в Совет имели весьма неясное представление о своей роли в законодательном собрании и инстинктивно ощущали живую потребность в известном авторитетном руководительстве. Такими руководителями в группе правых и группе центра, естественно, являлись члены Совета по назначению, старые сановные бюрократы с крупным служебным стажем и связанным с ним сознанием своего делового превосходства, своего непревзойдимого знания всех ходов и выходов.

К этому надо прибавить, что очень многие из выборных членов, вступивших в группы правых и центра, не блистали твердо выдержанной линией политического поведения и плохо разбирались в тонкостях конституционных споров. У правых взамен этого преобладало инстинктивное чувство ненависти к новому строю, как детищу революционного брожения 1905 г., у умеренных господствовал беспринципный оппортунизм, у тех и других было страстное желание найти опору в правительстве в деле охраны их специфических помещичьих и промышленных интересов, риторически отождествляемых с интересами общегосударственными. Бывали, конечно, и исключения — высоко принципиальные, идеалистически настроенные натуры, как, напр[имер], барон П.Л. Корф или Донецкий, — но это именно были только исключения, подтверждавшие общее правило.

Особняком стояла наша левая группа, которая вела строго принципиальную, определенно конституционную линию. Но она была настолько малочисленна, и принципиальная позиция ее, особенно первое время, казалась в глазах большинства настолько ирреальной, а в известном смысле и революционной, что с нею и с ее психологией вообще не находили нужным считаться.

Таким образом, внутренне почва для временного торжества бюрократической психологии и поведения, диктуемого ею, была вполне благоприятная. От членов Совета по назначению, после внушительного призыва их к порядку, серьезных колебаний в этом отношении по человечеству вообще нельзя было ожидать: у старых бюрократов сознание личной опасности, связанной с попытками прать против рожна [255], не могло не парализовать все инородные стимулы, порожденные созданной новым строем новой обстановкой. С отпадением их вновь расцвела старая, привычная психология их. Со стороны большинства членов по выборам эта психология не встретила серьезного отпора: они готовы были плыть по течению, указываемому членами по назначению, — одни по неведению, другие по инерции, третьи по прямому расчету.

Помимо этих внутренних, были, однако, и внешние причины, содействовавшие на первых порах упрочению такой психологии.

Сложное и тревожное внутреннее положение страны, медленно оправлявшейся от последствий несчастной [русско]-японской войны и революционных потрясений, объективно требовало сильной и умелой властвующей руки. Этого не сознавало большинство ни Первой, ни тем более Второй Государственной думы. Обе в практическом результате шли по пути не укрепления, а расшатывания власти. Этому немало содействовала умышленная недоговоренность Основных законов 1906 г. по вопросу об истинном характере нового строя. Эта недоговоренность вызывала естественное раздражение и беспокойство среди сторонников подлинного конституционного строя. Она порождала бесконечные теоретические споры о существе новой власти, о содержании и пределах прав отдельных конституционных факторов и т. д… Означенные споры, в свою очередь, отвлекали внимание прогрессивных общественных элементов, по существу, государственно и национально настроенных и мыслящих, от реальных задач и реальных потребностей данного политического момента: вместо заботы об укреплении нового строя, вместо предъявления насущных, достижимых социальных и политических требований стали выдвигаться объективно недостижимые и неприемлемые для власти максималистские требования. Этим одновременно лили воду на мельницы крайних правых и крайних левых, революционно настроенных общественных элементов. Отсутствие политического воспитания в русском обществе, отсутствие чувства реальной действительности, какой-то политический романтизм, не желавший считаться с необходимостью тактических уступок, тактических компромиссов в великом и ответственном деле нового государственного строительства, давали себя знать на каждом шагу.