Давид Гримм - Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

Столько помнится, ораторами были намечены исключительно члены по выборам. От нашей группы были предложены М. М. Ковалевский и я. М. М. пожелал выступить в первом заседании, я согласился выступить во втором. Разумеется, это распределение ролей не исключало возможности выступлений одного и того же лица и в том, и в другом заседании, если бы по ходу прений это оказалось необходимым или желательным.

Я не буду передавать подробностей самих прений по запросу. Их можно отыскать в стенографических отчетах Государственного совета за 1911 г. Замечу только, что наряду с противниками у П. А. Столыпина оказались и определенные защитники его. Это были, с одной стороны, т[ак] наз[ываемые] нейдгартовцы, возглавляемые зятем его, А. Б. Нейдгардтом, с другой стороны — часть правых членов, от имени которых выступал А. С. Стишинский. Последний во время своего выступления, направленного против запроса, привел какой-то софистический аргумент, который мне показалось желательным тут же опровергнуть. На этой почве произошел следующий любопытный инцидент. Я подошел к государственному секретарю и попросил его передать председателю мою просьбу записать меня в число ораторов, что тот и сделал. Я вернулся на свое место. Через короткое время ко мне подошел один из чинов Государственной канцелярии и передал мне просьбу председателя подойти к нему, так как он желал поговорить со мною. Несколько удивленный этим приглашением, я поднялся на возвышенное место, на котором восседал наш грозный председатель и откуда можно было обозреть все зало. И вот что засим произошло. М. Г. Акимов полушепотом, чтобы не мешать очередному оратору, говорит мне: ему известно, что я должен выступать на втором заседании. «Стоит ли Вам при таких условиях выходить сегодня на трибуну. Это может ослабить впечатление Вашей речи в следующем заседании. Не лучше ли будет в интересах дела сегодня отказаться от Вашего выступления?». Я объясняю ему, что я и не имел в виду подняться на трибуну в настоящем заседании, но после речи А. С. Стишинского решил, что не мешает опровергнуть его рассуждения немедленно же. Акимов на это заметил, что, по его мнению, не стоит Стишинскому отвечать, и повторно стал уговаривать меня отказаться от моего намерения. Я подумал, что ему со стороны, пожалуй, действительно виднее, и заявил председателю, что я отказываюсь от слова, чем он остался весьма доволен. Все эта беседа велась с обеих сторон в том дружественном тоне, в котором разговаривают друг с другом заговорщики, объединенные в данной момент общностью одной ближайшей цели. Никогда, ни до, ни после, мне уже не привелось вести с М. Г. Акимовым подобной задушевной беседы. Так и чувствовалось, как он весь горит ненавистью к Столыпину и как ему хочется возможно более основательно напакостить премьеру. Ради этого он в ту минуту готов был связаться с кем угодно, хотя бы с самым заклятым политическим врагом, каковым я, несомненно, являлся в его глазах, если только этот враг в данном случае мог пригодиться. Только такими высокими побуждениями я и могу объяснить себе неожиданную трогательную заботливость его о том, чтобы обеспечить возможно больший резонанс предстоявшему в следующем, решающем заседании, моему выступлению.

Другой, не менее характерный в своем роде, инцидент имел место во втором заседании, во время которого присутствующему на нем П. А. Столыпину пришлось выслушать немало горьких истин. В своей речи Столыпин коснулся, между прочим, и своего отношения к Государственному совету, выразил свое глубокое почитание высокого собрания и заверил, что он отнюдь не имел в виду посягать в чем бы то ни было на права верхней палаты. Я воспользовался в своей ответной речи этим заявлением и начал с того, что дело не в словесных заверениях, а в реальном образе действий премьера, свидетельствующих о полном пренебрежении его ко всем правовым основам нового представительного строя и, в частности, к неотъемлемым правам обоих законодательных учреждений. Затем я перешел к анализу явного надругательства над ясным смыслом ст. 87 Осн[овных] зак[онов], проявленного в данном случае фактом трехдневной приостановки работы обеих палат и обнародованием закона о западном земстве в порядке ст. 87 Осн[овных] зак[онов], коснулся принудительного увольнения в отпуск двух членов Государственного совета и закончил тем, что России нужен не великий визирь, а такой премьер, который не на словах только, но и на деле стоит на страже закона и нового строя. Речь моя была построена так, чтобы не разбить назревающего большинства, и поэтому я старался сказать все, что нужно было сказать по существу, избегая дразнящих и пугающих это большинство слов, вроде прямого наименования нового строя конституционным. Внутренне я был очень взволнован: незадолго до этого имело место увольнение без прошения моего близкого друга, члена Государственного совета А. А. Мануйлова от поста ректора Московского университета, последовавший за сим разгром старейшего русского университета и требование правительства о признании А. А. Мануйлова выбывшим из состава членов Государственного совета, удовлетворенное Советом. А тут новое кричащее нарушение всех основ конституционного правопорядка и новое дерзкое посягательство на гарантированные законом права членов верхней палаты. Все это определило тон моей речи.

По-видимому, она обратила на себя внимание, по крайней мере, многие члены Совета после этого поздравляли меня и говорили, что она была самой сильной из всех речей, сказанных по данному поводу. Как бы там ни было, но общее настроение сложилось исключительно благоприятное для инициаторов запроса. Можно было ожидать, что Государственный совет квалифицированным большинством двух третей признал объяснения председателя Совета министров неудовлетворительными.

Этого, однако, осторожные люди как раз не желали допустить, так как не были уверены, что из представления дела на высочайшее благовоззрение может выйти. А вдруг государь возьмет да и согласится с точкой зрения П. А. Столыпина. Тогда неизбежно возникнет явный конфликт между Государственным советом и верховной властью, конфликт, из которого кто-то, но уже никак не Государственный совет, может выйти победителем. Следовательно, надо было принять решительные меры, дабы голосование не дало столь чреватого неучтимыми последствиями результата. Для этого надо было откомандировать из числа сторонников запроса столько лиц для подачи голоса за Столыпина, чтобы, с одной стороны, все же сохранилось внушительное большинство в пользу признания ответа его неудовлетворительным, но чтобы вместе с тем не хватило нескольких голосов до большинства двух третей.

Задание это действительно было блестяще выполнено. Подсчет записок, поданных за и против признания объяснений министра неудовлетворительными, дал именно тот результат, которого организаторы указанной махинации добивались: недоставало нескольких голосов до квалифицированного большинства. О том, что это не было случайностью, а явилось именно в результате тонко продуманного и ловко проведенного в условиях тайного голосования маневра, мне в частном разговоре с торжеством сообщил впоследствии П. М. ф[он] Кауфман-Туркестанский. Он вменял проведение этой хитроумной комбинации, подсказанной, в сущности, чувством страха, в особую заслугу группы центра. Роль левой группы, сказал он мне, была весьма простая: она исчерпывалась подачей голосов против признания разъяснений премьер-министра удовлетворительными. А вот центр должен был учитывать возможные последствия слишком полной победы, проявить государственную мудрость и предотвратить подобную слишком громкую победу, что он и сделал.