Мунго Мелвин - История Крыма и Севастополя. От Потемкина до наших дней

Британские и французские войска заняли центр города и военно-морскую инфраструктуру, однако воспользоваться сложившимся положением было трудно. Не существовало простого способа атаки на чрезвычайно сильно укрепленный противоположный берег. Русские удерживали северную часть Севастополя до конца войны. Тем не менее британские и особенно французские войска добились серьезных успехов. В глазах правительств и общества не имело особого значения, можно использовать порт Севастополя или нет. Гораздо важнее был тот факт, что его отобрали у русских. В любом случае после затопления оставшихся кораблей в сентябре 1855 г. Черноморский флот перестал существовать. То есть была достигнута конечная цель всей кампании.

Неудивительно, что высшее российское командование подчеркивало мужество и самопожертвование защитников Севастополя, стараясь прославлять героическую оборону и замалчивать необходимость эвакуации. Оно стремилось не только поблагодарить солдат и моряков, поднять их боевой дух, но и оправдать свои действия и представить исход сражения в положительном свете. Приказы, изданные в тот день, описывали эвакуацию в высокопарных выражениях — они, как с гордостью отметил Тотлебен, «всегда будут дороги каждому защитнику Севастополя» [750]. Целевой аудиторией этих документов были не только защитники города, но и вся русская армия. После такой продолжительной обороны внезапная потеря города взволновала все общество, даже тех, кто жил далеко от двух столиц, Санкт-Петербурга и Москвы. Например, друг погибшего генерала Нахимова, бывший морской кадет и декабрист М. А. Бестужев писал из далекого сибирского города Селенгинска: «Севастополь пал, но с такою славой, что каждый русский, а в особенности моряк, должен гордиться падением, которое стоит блестящих побед» [751]. Эти противоречивые чувства отражали гордость стойкостью защитников Севастополя, которую испытывала вся нация.

Александр II первым публично отозвался на потерю Севастополя. 30 августа (11 сентября) 1855 г. император обратился с высочайшим приказом к «Российским Армиям», выразив «живейшую признательность храброму гарнизону Севастопольскому, за неутомимые труды его, за кровь, пролитую им в сей почти целый год». Императорский приказ оканчивался вдохновенными патриотическими словами, которые задали тон российской историографии, посвященной обороне города. Вспомнив Полтавское (1709) и Бородинское (1812) сражения, царь заявил, что «имя Севастополя, столь многими страданиями купившего себе бессмертную славу, и имена защитников его пребудут вечно в памяти и сердцах всех русских» [752].

Приказ князя Горчакова сухопутным и морским силам Крыма, датированный 31 августа (12 сентября), адресован «храбрым товарищам». Оправдывая свое решение эвакуировать южную сторону, он сравнивал потерю города с оставлением Москвы в 1812 г. и утверждал, что оборону Севастополя можно сравнить с Бородинской битвой. Неизвестно, помогли ли эти исторические примеры поднять дух десятков тысяч измотанных солдат и моряков, которыми он командовал. Однако его следующее заявление вряд ли вызвало у них доверие. Храбрясь — или даже игнорируя действительность, Горчаков заявлял: «Севастополь приковывал нас к своим стенам. С падением его мы приобретаем подвижность, и начинается новая война, война полевая, свойственная духу русского солдата» [753]. Вероятно, у переживших сражения на Альме, под Балаклавой, Инкерманом и на Черной речке, были совсем другие воспоминания и чувства.

Неизвестно, был ли русский главнокомандующий достаточно компетентен — не говоря уже о его психологическом состоянии, — чтобы возглавить новую кампанию. Он покинул горящую южную часть Севастополя в подавленном настроении. Подходя к пристани, чтобы переправиться на противоположную сторону бухты, князь «видимо старался поддерживать бодрость… Но бодрость его, по мере схода по двум уступам лестницы, заметно его покидала, и, приблизившись к катеру, он взглянул на чистое ночное небо и сказал по-французски, чтобы не быть поняту присутствующими матросами: „Я вижу мою несчастную звезду! (je vois mon étoile de malheur)“» [754]. Горчаков не только не смог проявить себя как военачальник, но и не умел вселять оптимизм в других. Вскоре после падения города один из самых суровых критиков Горчакова, Пирогов, посетил северную сторону. Долго разглядывая — невооруженным глазом и в подзорную трубу — Малаховскую башню и другие укрепления по ту сторону рейда, он заметил: «На этих днях я видел две знаменитые развалины: Севастополь и Горчакова. Бухта разделяет одну от другой» [755].

Настроение и боевой дух войск как во время эвакуации, так и после нее были неоднозначными. В основном это была смесь гнева, гордости и печали. Толстой заставляет нас поверить, что «почти каждый солдат, взглянув с Северной стороны на оставленный Севастополь, с невыразимою горечью в сердце вздыхал и грозился врагам». Валериан Зарубаев, житель Севастополя и бывший командир 1-й карабинерной роты Апексопольского егерского полка, вспоминает: «Итак, Севастополь пал. Наши труды, беспримерная, одиннадцатимесячная, геройская защита привели к плачевному результату. Но совесть наша, людей маленьких, чиста, перед Государем и отечеством. Все, что от нас зависело, мы сделали безупречно» [756]. Однако не все участники событий проявляли подобный энтузиазм: другие воспоминания свидетельствуют о разной реакции. По всей видимости, решение оставить южную часть города с неодобрением встретили некоторые моряки, которые хотели защищать родной порт и морской арсенал. Примером им служил бесстрашный Нахимов. «Нам нельзя уходить, мы никакого распоряжения не получали, — жаловались они, — армейские могут уходить, а у нас свое, морское начальство; мы от него не получали приказания; да как же это Севастополь оставить? Разве это можно? Ведь штурм везде отбит; только на Малахове остались французы, да и оттуда их завтра прогонят… Мы здесь должны помирать, а не уходить; что же об нас в России скажут?» [757]

Из всех высших офицеров только Остен-Сакен, непосредственно участвовавший в обороне, вероятно, сумел в своем заявлении достучаться до сердец солдат севастопольского гарнизона: «Храбрые воины! Вы свято исполнили до конца долг и обязанность свою; современники и будущие поколения отдадут вам справедливость; Отечество гордится Вами. Мир праху храбрых товарищей наших, падших на стенах многострадального града!» [758]. Общий тон, заданный Александром II, Горчаковым, Остен-Сакеном и многими их подчиненными, заложил основу того устойчивого исторического тезиса, который Толстой мастерски уловил в первых строках «Севастопольских рассказов», — «дух Севастополя». Приведя в последнем рассказе подробное и захватывающее описание событий 8 сентября, он, однако, 2 (14) сентября лаконично записал в дневнике: «Севастополь отдан» [759]. Формально этого не произошло, но фактически город был отдан союзникам. Император и самодержец всероссийский и Русское государство избежали этого унижения. Во время долгой осады и в многочисленных сражениях Крымской войны русские солдаты проявили храбрость, патриотизм и стойкость. Они исполнили свой долг и гибли десятками или даже сотнями тысяч. Несмотря на потерю города, оборона Севастополя вошла в анналы русской истории как героическая.