Ричард Вайнен - Долгий '68: Радикальный протест и его враги

Президенты американских университетов, нередко получавшие свои должности от попечительских советов, состоящих из местных бизнесменов, начали рассуждать о своих вузах со все большей амбициозностью. В 1963 году Кларк Керр, президент Калифорнийского университета, который к тому моменту представлял собой огромную сеть, включавшую, среди прочего, кампусы в Беркли и Лос-Анджелесе, выдвинул понятие «мультиверситета» — образовательного учреждения, призванного сочетать множество академических функций. «То, что железные дороги сделали для второй половины прошлого века, а автомобили — для первой половины текущего века, может быть совершено индустрией знаний для второй половины нашего столетия», — говорил он.

Джон Ханна, специалист по птицеводству, стал президентом Мичиганского университета в 1941 году, когда тот еще оставался сельскохозяйственным колледжем. После войны учебное заведение стало быстро развиваться, и с 1950 по 1965 год количество его преподавателей увеличилось с 900 до 1900 человек. Ханна мечтал создать к 1970 году крупнейший в мире кампус для 100 тысяч студентов. Расширение университета обосновывалось аргументами, которые вскоре покажутся многим студентам возмутительными. По словам Керра, «для сохранения нашей страны и нашего образа жизни университеты важны ничуть не меньше, чем сверхзвуковые бомбардировщики, ядерные подводные лодки и межконтинентальные баллистические ракеты».

Британские университеты принимали меньше студентов и поэтому здесь экспансия 1960-х начиналась с более низкой базы: в 1969 году профессор философии в Бирмингемском университете сетовал на то, что количество студентов, специализирующихся на его кафедре, выросло с трех до двадцати трех 4. По слухам, глава другой философской кафедры пытался ограничивать прием новых студентов, настаивая на том, что все зачисленные должны уметь читать ключевые философские работы на языке оригиналов: древнегреческом, латинском, французском и немецком 5.

«Доклад Роббинса», опубликованный в 1963 году, задал формальную рамку для дальнейшего развития британских университетов, сопоставляя этот процесс с университетской экспансией в других западных странах. Будучи экономистом, Роббинс собрал воедино статистическую информацию об уровнях рождаемости, экономическом спросе и затратах, а также данные по социологии образования, показав, что детям из бедных семей отказывают в доступе к знаниям, от которых они в первую очередь могли бы получить пользу. Доклад был хорошим примером технократического подхода к общественной жизни, против которого некоторые студенты станут протестовать уже через несколько лет.

Роббинс предлагал развивать высшее образование, открывая новые университеты, вскоре, кстати, из-за своей модернистской архитектуры прозванные «стекляшками». В других странах создание новых университетов шло медленнее, несмотря на то что общее число студенчества зачастую было выше. Новые университеты строили и французы: самым примечательным из них стал Университет Париж X — Нантер, который открылся в 1964 году. В 1962 году учредили Трентский университет в Италии. В 1969 году в Германии был основан Билефельдский университет — как раз вовремя, чтобы помочь справиться с запоздалым послевоенным беби-бумом.

Соединенные Штаты открыто или неявно задавали образец университетской экспансии 1960-х годов. Пионерами здесь выступали наиболее известные американские университеты. Когда английский историк Барри Саппл, ранее преподававший в Гарвардском университете и Университете Макгилла в Монреале, получил работу в Сассекском университете в 1962 году, он даже организовал в День благодарения ужин для «поклонников кампуса американского типа» 6. Восхищение американскими университетами было относительно новым явлением. Английский историк Алан Тейлор, родившийся в 1906 году, никогда не бывал в США; он не мог понять, кого вообще может заинтересовать страна, не имеющая «ни кухни, ни архитектуры, ни истории». Но ученые поколения, начинавшего карьеру после Второй мировой войны, зачастую думали иначе. Ведь американские университеты обрели подлинную интеллектуальную мощь, пристроив у себя еврейских ученых, спасавшихся от нацизма. Кроме того, США к тому моменту щедро финансировали научные исследования. Успешные ученые, такие, как Фернан Бродель из Франции и даже коммунист Эрик Хобсбаум из Великобритании, получали гранты от Фонда Рокфеллера.

Можно ли сказать, что послевоенные университеты страдали от «перенаселения»? Действительно, в большинстве западных стран финансирование высшего образования было относительно щедрым и студентами могли становиться многие. Но на деле в первые несколько лет британские университеты-«стекляшки», например, фактически пустовали. Первый вице-канцлер Эссекского университета планировал принять до 20 тысяч студентов: он попросил проектировщика кампуса предусмотреть 8 тысяч парковочных мест. На практике, однако, число обучавшихся в этом вузе долгое время не превышало 5 тысяч. Когда другим студентам рассказывали о подобных случаях, они порой скрежетали зубами. Дело в том, что учившиеся в старых городских институциях — а к таковым до завершения 1968-го относилось большинство университетов континентальной Европы — на себе ощущали, что в библиотеки и лекционные аудитории набивается все больше их товарищей. Чем меньше студентов проживали дома, тем более основательной делалась их зависимость от жилья и питания, предусматриваемых университетом. Некоторые студенческие протесты конца 1960-х начинались с банальных жалоб на качество еды в университетских столовых. Студентов также раздражало отсутствие тех, кто должен был бы, по идее, их обучать. Лучшие профессора нередко находили более интересные способы времяпровождения, чем ведение занятий в собственных университетах. В 1974 году Бернар Донохью стал советником Гарольда Вильсона, политика, которого особенно невзлюбили студенты-радикалы. Позже он писал:

«В то время я был преподавателем [в Лондонской школе экономики], а это означало, что даже в середине семестра, проявляя должную энергию, можно было найти много свободного времени… Никто из моих академических коллег, многие из которых в те блаженные времена следовали тому же правилу и лишь изредка появлялись в университете, не догадывался о том, что мне иногда по шестнадцать часов приходится работать в предвыборном штабе» 7.

Характерно, что в мае 1968 года, когда в Париже разразились студенческие протесты, с осуждением встретивший их профессор Сорбонны Раймон Арон выступал перед нью-йоркскими банкирами.

Вариации высшего образования

Студенческая культура имела свои особенности в каждой стране. В Соединенных Штатах некоторые университеты были городами-государствами со своими радиостанциями, газетами и, что хуже, даже собственными полицейскими подразделениями. Студенты, настоящие или когда-то ставшие таковыми, могли обретаться в огромных кампусах долгие годы: например, Алан Хабер, который родился в 1936 году и стал первым президентом организации «Студенты за демократическое общество» в 1960 году, был зачислен в Мичиганский университет в 1954-м, а первую ученую степень получил только в 1965-м. В континентальной Европе открытая приемная политика размывала университетские границы. Студенты часто проваливали экзамены, если вообще на них появлялись, так что обучение занимало больше времени, чем предполагалось, если вообще доходило до выпуска. Некоторые европейцы, как, например, Йошка Фишер из Франкфурта, обитали на университетской периферии: они посещали демонстрации и изредка появлялись на лекциях, официально не значась в списках. Высокие показатели несданных экзаменов и отчислений вызывали недовольство в университетах континентальной Европы. Они также способствовали формированию активистских кадров, которые посвящали политической деятельности, по крайней мере, столько же времени, сколько и учебе.