Ричард Вайнен - Долгий '68: Радикальный протест и его враги

Генри Киссинджер — архитектор внешней политики Никсона — выглядел полнейшей противоположностью «людей 68-го». Его юность была отмечена строгой дисциплиной и тяжелым трудом. Он прибыл в Америку в качестве еврейского беженца из Германии, работал во время учебы в колледже, служил в американской армии — кстати, этот институт сформировал его в наибольшей степени. Он был умным и нарочито циничным человеком, который сочетал восхищение США как глобальной «силой добра» с отсутствием глубокого интереса к американской культуре или обществу. Он восхищался европейскими государственными деятелями XIX века, которые, формулируя национальные интересы, не задумывались об электоральных соображениях, а Шарля де Голля считал последним представителем этого вымирающего племени. Киссинджер презирал студенческих активистов, хотя, в отличие от своего французского друга Раймона Арона, он никогда не воспринимал их настолько серьезно, чтобы считать угрозой существующему строю.

В другом своем аспекте ощущение провала, связываемого с 68-м в Соединенных Штатах, усугублялось долгосрочными изменениями в американской внутренней политике. Сам по себе факт того, что «люди 68-го» в Америке составляли меньшинство, тоже не был чем-то особенным: в европейских странах ситуация в основном была похожей. Самобытным выглядело другое: реакция против 68-го в США сделалась важным элементом «переключения», переориентировавшего широкие слои белого рабочего класса с демократов на республиканцев. Причем главнейшим выгодоприобретателем этого сдвига оказался отнюдь не Никсон: им стал человек, который выстраивал свою политическую позицию сугубо на противопоставлении «Беркли», а именно Рональд Рейган.

Из-за того, что в Америке левые студенческие движения активизировались раньше, чем в большей части Европы, многим казалось, что конец 1960-х не реализовал надежд начала десятилетия. Свой вклад в это разочарование вносила также и нарочито неидеологическая природа «новых левых» начала 1960-х. В отличие от своих европейских товарищей, американские студенты-радикалы не могли воодушевляться эмоциональной обособленностью, присущей марксистам; по этой причине некоторые из них видели во все более заметной идеологизированности собственных движений недобрый знак. Ожесточенные расколы в рядах «Студентов за демократическое общество» (по политическим основаниям) и в Студенческом координационном комитете ненасильственных действий (по политическим и расовым основаниям) оставили у многих ощущение того, что их выгоняют из собственного политического дома. Более того, у американских «новых левых» имелось примечательное качество, объединявшее их с собственными врагами. И те и другие верили, что Америка является особенной. Это чувство американской исключительности за десятилетие было вывернуто наизнанку. Начав с уверенности в том, что США располагают уникальным потенциалом для созидания добра, часть американских левых закончила убеждением в том, что уникальность, которой отмечена «Amerika», связана исключительно с ее безнадежной испорченностью. Сам 68-й был вписан в этот дискурс исключительности — со временем его начали трактовать не просто как политическое разочарование, но, используя термин, широко применяемый историками-американистами, как самый настоящий апокалипсис.

На первый взгляд кажется, что это фото студенческого протеста. Но при детальном рассмотрении оказывается, что перед нами молодые люди, участвовавшие в голлистской демонстрации 30 мая 1968 года

В первые месяцы 1968 года французские политики поздравляли друг друга с тем, что им, по сравнению с другими странами, удалось относительно легко разобраться со студенческими волнениями. В марте состоялись беспорядки в университетском кампусе в Нантере неподалеку от Парижа, который на время пришлось закрыть. Но даже тогда президент де Голль не воспринимал студенческие выступления всерьез. Когда один из министров предложил развернуть слежку, прослушивать телефонные разговоры и обыскивать дома, чтобы «парализовать и запугать участников подрывных движений», де Голль воспринял предложение крайне недоверчиво: «Это же просто дети, баловники!» 2. В начале мая протесты перекинулись на центр Парижа, превратив Латинский квартал в поле боя между студентами и полицейскими. Волнения охватили бóльшую часть страны. Еще серьезнее было то, что всеобщая забастовка, которая оказалась неожиданностью как для руководителей французских профсоюзов, так и для прочих граждан, полностью парализовала промышленность. Создавалось впечатление, что режим де Голля, управлявшего страной десять лет, вот-вот падет. На протяжении нескольких недель казалось, что страна на волосок от революции, хотя никто не знал, какой именно. Лидеры Французской коммунистической партии, рассуждавшей о революции уже полвека, были озадачены студенческими протестами и в основном отнеслись к ним враждебно. Предчувствие конца охватило все социальные группы. Дети бросали школу, профессиональные футболисты объявляли забастовки, жюри Каннского фестиваля ушло в отставку в знак солидарности со студентами.

«Короткий 68-й»: майские события во Франции

Среда, 1 мая

В Париже проходит марш левых партий и коммунистических профсоюзов.

Четверг, 2 мая

Жорж Помпиду уезжает с визитом в Иран.

Пятница, 3 мая

Полиция разгоняет собрание в Сорбонне. Занятия приостанавливаются.

Суббота, 4 мая

Суд над задержанными активистами.

Воскресенье, 5 мая

Некоторые из задержанных приговариваются к тюремному заключению.

Понедельник, 6 мая

Студенты из Нантера предстают перед дисциплинарным советом. В Париже возводятся первые баррикады.

Вторник, 7 мая

Студенческая демонстрация переходит на правый берег Сены, но ее участники ведут себя мирно.

Среда, 8 мая

Годовщина окончания Второй мировой войны в Европе. Демонстрации на западе Франции.

Четверг, 9 мая

Ректор Сорбонны заявляет о возобновлении занятий, но отзывает свое предложение после студенческих угроз вновь захватить университет.

Пятница, 10 мая