Курт Керам - Узкое ущелье и Чёрная гора

Это заключение подкреплялось наблюдением, что знаки-картинки (руки, ноги, головы) попеременно от строчки к строчке указывали противоположное направление.

Следующая возможность для исследователя получить хотя бы общую информацию о характере незнакомого письма состоит в том, как это ни странно, что он подсчитывает знаки. Сразу же становится понятным, что незнакомое письмо, содержащее менее тридцати различных знаков, никак не может быть слоговым, так как тридцать слогов не составляют языка. Значит, это должно быть буквенное письмо. При наличии же более ста знаков следует сразу предположить, что имеешь дело со слоговым письмом. Если же налицо еще большее число знаков, значит имеешь дело со словарным письмом. «Из ничего нельзя ничего расшифровать», — говорит Фридрих и в качестве примеров приводит письмо с острова Пасхи и индийские надписи из Мохенджо-Даро, в которых пока отсутствует какой бы то ни было ключ к пониманию и не найдена связь с известным письмом. Однако в случае с хеттскими иероглифами с самого начала наблюдалась возможность установить общий характер путями, которые мы пытались осветить при помощи приведенных примеров. Исходя из опыта двух поколений расшифровщиков, удалось сразу же найти значение некоторое знаков.

Казалось, вмешалась богиня-покровительница, когда Сейс начал свои первые попытки расшифровки, похоже было, что она бросила исследователю в виде подарка то, о чем может лишь мечтать всякий шифровщик, — билингву.

И действительно, это была билингва, двуязычная и надпись.

Примерно около 1860 года коллекционер монет из Константинополя, господин Иофанов, раздобыл в Смирне маленький серебряный диск, на котором было помещено человеческое изображение, окрученное странными, незнакомыми значками и окаймленное клинописным текстом.

Сейс натолкнулся на сообщение об этом диске (о нем в 1862 году кратко упоминал доктор Мордтманн), о поддающемся чтению клинописном тексте, предугадал в странных внутренних значках хеттские иероглифы и почувствовал, что мечта исследователя — обнаружение билингвы на первой же стадии расшифровки — становится явью.

Можно лишь догадываться, что он чувствовал, когда его стремление увидеть своими глазами диск с печатью оставалось безуспешным. Без сомнения, диск был в Англии, но бесследно исчез. Сейс обращался к специалистам, призывая всех и каждого, кто узнает что-либо о местонахождении печати, немедленно ему сообщить. Наконец откликнулся один из служащих Британского музея.

Да, заявил он Сейсу, он хорошо помнит, что в 1860 году музею было сделано предложение о покупке такой странной печати.

— Ну и..?

— Покупка была отклонена, — объявил служащий.

— Но почему?

— Дело в том, что печать была такой диковинной что опасались, не фальшивая ли она.

Сейс понял, что надежда найти диск ускользает.

— Однако, — заметил служащий после некоторого раздумья, — если мне не изменяет память, тогда ил всякий случай была изготовлена копия способом гальванопластики, и она должна быть цела.

Вскоре Сейс держал в руках копию печати. Ему не потребовалось много времени, чтобы найти подтверждение своей догадке: здесь была билингва!

Но эта двуязычная надпись имела один очень существенный недостаток: она была слишком коротко и содержала слишком мало знаков, чтобы можно было сделать действительно правильные сравнения, установить однозначные связи между иероглифами и группами клинописных знаков.

Из чтения клинописного текста получалось:

Tar-rik-tim-me šar mat Er-me-e

«Тарриктимме, господин земли Ерме».

В то время пластинку назвали «Печать Тарконда моса», а сейчас ее называют «Таркумува». Исследу)! ее, Сейс при сравнении клинописи с иероглифами дошел до сомнамбулического предположения, что знаки и в соответствии с клинописным текстов означают «царь» и «страна».

Бессмысленно говорить сегодня, что это было установлением знаков слов, а не знаков звуков. Во всяком случае это были первые и, как теперь выяснилось, правильно прочитанные знаки хеттского иероглифического письма. Но, к сожалению, этим исчерпывалась печать Таркумувы.

Все попытки вывести дальнейшие соотношения между клинописью и иероглифами уводили в сторону. Такие попытки предпринимались снова и снова. Позднее на других печатях, найденных Куртом Биттелем в Богазкёе, они заканчивались с большим успехом, хотя текст всегда оказывался слишком кратким.

Однако неутомимый Сейс уже давно принялся за другой материал. Он упорядочивал знаки, сравнивал их, устанавливал связи. Результатом его первой попытки расшифровки оказались (наряду с неверными) правильные до сегодняшнего дня толкования следующих знаков: ― царь, ― город, ― страна, ― бог (относительно последнего знака он сделал открытие в храме Язылыкая, где надписи к изображениям божества всегда начинались с этого знака) и окончаний ― s и ― n.

Разве этого не достаточно? Не удивительно ли, что и год, когда было совершено открытие народа, могли выть правильно разгаданы не менее шести знаков его письма, написанного на незнакомом языке?

Следует признать: позднейшие толкования Сейса чисто были слишком фантастическими. Но его работа, пожалуй, именно его фантазия и даже его ошибочные толкования окрыляли исследователей, пришедших ему на смену.

Прошло почти двадцать лет после первой расшифровки, пока появился другой исследователь, более молодой, действовавший столь же энергично, как Сейс, в борьбе за раскрытие тайны хеттских иероглифов.

Но наступило время работы и другого рода. Всегда после периода открытий со всеми его волнениями должна наступить короткая пауза осмысления, пауза, при которой в тишине человек обобщает собранный материал.

Когда Артур Эванс в конце века открыл «дворец Миноса» на Крите и в течение многих лет занимался детальным исследованием археологических материалов, то уже при первых раскопках было обнаружено около двух тысяч глиняных табличек. Эванс оставил за собой право публикации этих табличек, что было справедливо, поскольку он их нашел. В 1909 году Эванс опубликовал часть надписей в своем труде «Scripta Minoa I» («Минайские письмена») и обещал вскоре выпустить и второй том. Однако этого обещания он не сдержал. Таблички, являвшиеся важнейшим свидетельством по древней истории Европы (и, как мы знаем сегодня после окончания расшифровки их Майклом Вентрисом, имевшие сенсационное значение), были брошены в ящики и свалены штабелями в критских хижинах и похвалах музея в Афинах. Исследователи, занимавшиеся в течение десятилетий расшифровкой, были лишены возможности обрабатывать оригинальные материалы. Должно было пройти сорок лет, прежде чем после смерти Эванса его друг и ученик Джон Майре в 1952 году наконец опубликовал второй том «Scripta Minoa». Благодаря чистой случайности еще до этого американец Бледжен нашел на Пилосе новые таблички, которые были опубликованы уже через двенадцать лет, в 1951 году. К этому прибавились публикации отдельных находок последних лет, и, таким образом, удалось в течение двух лет в значительной мере раскрыть тайну критского письма, над которой тщетно бились на протяжении жизни более одного поколения. Этот пример показывает, как лишь недостаток нового письменного материала в решающий момент может приостановить всю дальнейшую расшифровку. Существуют и другие чисто технические препятствия. Например, в большинстве случаев исследователи не имеют возможности paботать с оригиналами — таблички рассеяны по всем музеям мира. Приходится обращаться к репродукциям. Изготовленные на месте копии часто нельзя прочитать так как уже первые фотографии или зарисовки были по каким-то причинам недоброкачественными, и, естественно, при дальнейшем репродуцировании получались копии все менее ценные.