Виталий Познахирев - Турецкие генералы и адмиралы в русском плену (XVIII - XX вв.)

3. Состав транспорта и численность лошадей определялись, в основном, исходя из норм транспортного обеспечения соответствующих категорий российских военнослужащих, а именно: карета (или иной рессорный экипаж) с шестеркой (как исключение — с четверкой) лошадей для паши;

— рессорный экипаж с четверкой лошадей для каждого из наиболее высокопоставленных офицеров свиты;

— рессорный (иногда, безрессорный) экипаж с тройкой лошадей для иных чинов свиты, а равно женщин и малолетних детей (на 1–3 чел.);

— пароконная «обывательская подвода» для всех остальных лиц (по 1–2 чел. на подводе), а также для перевозки имущества.

Сопоставляя изложенное с данными Таблицы 5, нетрудно прийти к выводу, что поезд паши мог потребовать до 200 лошадей и до 70-100 единиц транспортных средств. При этом нелишним будет заметить, что потребности и в том, и в другом сама армия удовлетворяла лишь частично. В большинстве же случаев лошади и повозки временно изымалось у населения, проживавшего на театрах военных действий. Очевидно, что это не могло не вызывать недовольства последнего, особенно, если эвакуация совпадала по времени с полевыми работами (а чаще всего, так оно и было).

При отсутствии подходящего для паши экипажа таковой приобретался на месте за счет казны. Например, известно, что в 1770 г. по распоряжению генерала П. И. Панина Бендерскому сераскиру Эммин-паше [5] была куплена карета. В 1829 г. для эвакуации двух бунчужного Ибрагим-паши [50] со свитой Киевский губернатор приобрел «две брички с откидными кожаными верхами, одна на рессорах и железных осях за 325 руб., а другая без рессор и с деревянными осями за 225 руб.». (Следует отметить, что эти транспортные средства служили паше только до достижения им пункта интернирования, после чего они продавались с аукциона.)

С появлением же сети железных дорог паше, как и русскому генералу, полагалось место в вагоне 1 класса [91].

4. Сопровождение из числа российских военнослужащих и гражданских лиц в своем наиболее полном виде включало в себя:

— «пристава» (т. е. офицера, «приставленного» к генералу);

— одного конвойного офицера (или унтер-офицера) с двумя-тремя солдатами;

— одного (иногда — двух) переводчиков либо чиновника МИД, владеющего турецким языком;

— фельдшера (как правило, лишь для сопровождения раненого или больного паши).

Впрочем, гораздо чаще конвой вообще отсутствовал, а все сопровождение сокращалось до одного-двух человек: пристава и переводчика либо только пристава [92].

а) Ключевой фигурой в приведенном списке был, конечно же, пристав, назначаемый из числа офицеров (иногда — гражданских чиновников) наиболее дисциплинированных, ответственных и отличавшихся достаточно высоким уровнем коммуникативной культуры. Кроме того, если паша владел каким-либо европейским языком (обычно речь шла о немецком или французском, реже — итальянском), считалось желательным, чтобы пристав знал этот язык не хуже «своего» пленника. Вместе с тем, данные Таблицы 6 говорят о том, что при назначении на должность пристава чин офицера особой роли не играл, а сколько-нибудь устойчивой зависимости между воинскими званиями приставов, с одной стороны, и сопровождаемых ими пашей, с другой, не существовало.

Последнее обращает на себя особое внимание на фоне тех серьезных обязанностей, которые возлагались на названного офицера: обеспечивать пашу «с товарищи» всем необходимым, служить посредником между пленниками и чинами российской администрации (как военной, так и гражданской), удовлетворять, по возможности, не противоречащие законам требования паши, дабы «уприятствовать его неволю» и вообще следить за тем, чтобы он «был везде принят и сопровожден со всею возможною учтивостью и дружеским обхождением». При этом никаких дисциплинарных прав в отношении «сопровождаемых» пристав не имел и, наталкиваясь на неповиновение со стороны этих людей, мог лишь апеллировать к их правосознанию, а в крайнем случае — приостанавливать выдачу им «суточных» («кормовых») денег. Последняя мера оказывалась, конечно, куда эффективнее уговоров. Но взаимоотношениям сторон она гармонии не добавляла, почему в общении с турками пристав предпочитал все-таки больше полагаться на свои дипломатические способности [93].

Таблица 6

Соотношение воинских званий отдельных эвакуируемых пашей и русских офицеров-приставов в XVIII–XIX вв. [94]

б) Еще одной значимой фигурой в приведенном выше списке являлся переводчик, тем более, что таковых всегда катастрофически не хватало. Тем не менее, на протяжении XVIII столетия российским властям как-то удавалось обеспечивать персональными переводчиками (и не только в ходе эвакуации, но и на все время пребывания в плену), практически каждого пашу. Для того, чтобы оценить значение этого факта, заметим, что в период Русско-турецкой войны 1735–1739 гг. Кабинет Министров и Коллегия иностранных дел (КИД), несмотря на неоднократные запросы, так и не смогли выделить ни одного переводчика ни главам тех губерний, в которых размещались военнопленные, ни Правителю Малороссии князю И. Ф. Барятинскому, ни даже самому Правительствующему Сенату!

Однако уже с началом XIX в. Петербург стал все чаще смотреть на «генеральских переводчиков» как на «излишнюю роскошь». Даже если речь шла всего лишь о российских солдатах из числа татар. Примером тому может служить история, связанная с рядовым Якутского мушкетерского полка Арафеком Хансферовым (уроженец Пензенской губернии), которого в 1811 г. генерал Н. Н. Раевский предоставил в качестве переводчика убывающему в Калугу трехбунчужному Ахмет-паше [37]. Кончилось это тем, что Военный министр выразил свое неудовольствие М. И. Кутузову и потребовал от него, во-первых, сделать Н. Н. Раевскому замечание, а во-вторых, «воспретить всем господам дивизионным командирам Армии Молдавской давать подобным военнопленным нижних воинских чинов без особого со стороны вашего высокопревосходительства на то разрешения» [95].