Александр Мещеряков - Книга японских символов. Книга японских обыкновений

«Вот уж замечательно!» — подумал я. Я действительно нахожусь в Японии. Христианский Бог таков, что прятаться от него не имеет никакого смысла. Он всегда видит и слышит тебя. Будды и бодхисаттвы тоже в теории поступают так же. Но, попав в Японию еще в VI веке, они стали обычными синтоистскими божками, которые по своим свойствам и характеру отличаются от человека не так уж и сильно. Надо же, Дзидзо твой новый адрес узнать не может, заблудится! Очень трогательно. Так же трогательны и эти сверчки с восторженно глазеющими на них людьми. Еще бы! Зима, снег и вдруг этот осенний сверчковый хор…

Японские поэты частенько «вставляли» сверчков и им подобных в стихи. И если в период зарождения письменной поэзии их взгляд выделял из пространства самую разную живность, то потом стихотворцы все больше начинают смотреть под ноги и фокусируются на малом. Стихи о сверчках — всегда печальны. Потому что пение сверчка означает, что кончается лето и наступает осень. Приведем наудачу несколько стихотворений, в которых сверчок и человек поют почти что в унисон.

В этих стихах упоминаются разные виды сверчков, но ввиду полной невозможности употребить в русском поэтическом переводе что-нибудь вроде «сверчка повязчатого» переводчику приходится ограничиваться сверчком самым обыкновенным…

В японских буддийских храмах довольно часто выставляют «Будду для поглаживания» — Надэбуцу. Занемогший человек может прийти к статуе и погладить то место, где у него обнаружились нелады. Предполагается, что это нехитрое действие имеет терапевтический эффект. По затертостям на статуе хорошо видно, в каких случаях обращаются к Будде чаще всего. Практически на всех виденных мной статуях наиболее облупленными местами были нос и горло, из чего с непреложностью следует вывод: наиболее распространенные в Японии заболевания — это насморк и кашель.

Одним из любимых развлечений в традиционной Японии была ловля светлячков. В июле, когда происходит их лёт, толпы взрослых и детей собирались у рек — там, где лучше всего наблюдать светлячков, и ловили их сачками.

В знаменитом произведении XI в. «Записки у изголовья» его автор, придворная дама Сэй-сёнагон, рассуждает о том, чем любезно каждое время года. Отмечая, что лучшее время суток летом — это ночь, писательница продолжает. «Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и безлунный мрак радует глаза, когда друг мимо друга носятся бесчисленные светлячки. Если один-два светляка тускло мерцают в темноте, все равно это восхитительно».

Следует иметь ввиду, что японские светлячки, как это и полагается им во всякой тепло-влажной стране, — это совсем не то, что их бледные сородичи средней полосы. Их роение подобно праздничной иллюминации — яркие искры, пронизывающие ночную тьму. Китайское выражение «читать при светлячках и сиянии снега» укоренилось и в Японии. Оно указывает на бедного, но упорного в своих познавательных намерениях студента или ученого. Роение светлячков, их несколько хаотическое перемещение напоминали средневековым японцам о битвах. Кроме то го, считалось, что яркое свечение этих насекомых проникает до самого сердца и высвечивает любовное томление. В «Повести о Гэндзи» сцена ухаживания принца Хёбукё за Тамакадзура разворачивается при свете светлячков, которых принц предусмотрительно приготовил для создания романтической атмосферы. И, конечно же, принц слагает стихи:

Однако девушка отвечает ему весьма холодно:

После таких жестоких слов принцу не остается ничего другого, как удалиться…

То есть получается, что молчание — лучше всякого краснобайства. Поэтому во многих стихах верный влюбленный с «серьезными» намерениями уподоблялся светлячку, а ветреник какому-нибудь стрекочущему насекомому, например, кузнечику или же сверчку.

Несмотря на сугубо положительную символику светлячка в японской культуре, поэты-хулиганы добрались и до него. Знаменитый поэт Кобаяси Исса (1763–1827), например, не испытывал по отношению к светлячку никакого пиетета:

«Левый министр Фудзивира-но Токихира отличался редкой смешливостью и не умел сдерживаться. Уж коли начинал смеяться, то совершенно терял себя. В то время он правил вместе с правым министром Сугавара-но Митидзанэ. Когда Токихира не соглашался с разумными доводами Митидзанэ, тот думал: „Непонятно, как поступить, когда Токихира принимает неправильное решение“, — так он сетовал, а некий письмоводитель сказал: „Пустое! Я могу его остановить“. Митидзанэ возразил: „Тебе не подобает такое. Тут уж ничего не поделаешь“, — и разное прочее говорил, а тот в ответ: „Вот увидите!“

Когда Токихира в присутственном месте управлял, жалуя и назначая, громким голосом обсуждал и постановлял, сей письмоводитель вставил документы в держатель для бумаг и, подавая их Токихира с намеренно преувеличенно-почтительным видом, так громко испустил ветры, что министр, не в силах взять бумагу — руки у него затряслись, — рассмеялся и смог произнести только: „На сегодня хватит. Передаю дела Митидзанэ“. И теперь Митидзанэ мог управлять государством как душе угодно» («Окагами», перевод Е.М. Дьяконовой).

Выше я рассказывал о насекомых, от которых нет никакой ощутимой пользы. Так только, звук один… Или же свет… Что до насекомого полезного, которое самой неразрывной нитью было связано с жизнью всех японцев, то это, конечно же, тутовый шелкопряд. И недаром он ведет свое происхождение от божества: точно так же, как и сопутствующее ему тутовое дерево, он был рожден из головы бога Вака-мусуби. Из тела этого же божества, согласно одной из мифологических версий, были рождены и злаки. То есть Вака-мусуби — это божество плодородия, давшее людям главное для их жизни: еду и одежду.