Александр Мещеряков - Книга японских символов. Книга японских обыкновений

— Он звонит своей любовнице в Токио, — чуть подмигнув, сказал журналист, вместе с которым мы пришли в бар. — Ну и вид у него, похоже, она ему отказала.

Не знаю, было ли то, что он говорил, правдой или нет. Но после его слов я стал украдкой наблюдать: старый известный писатель снова держал телефонную трубку, у него на лбу выступил пот, к потному лбу прилипли несколько тонких седых волос, а женщина из Токио, с которой он договаривался, не хотела ехать в Осака, и его нервность, злоба, досада и печаль были видны отчетливо.

— Снова звонит, — журналист криво усмехнулся, глядя в пол. — В его-то годы так старается… Молодец. Не как все.

— Да, правда.

Я согласно кивнул, сказав: «Да, правда», — но про себя подумал, что потное лицо старого писателя, тихим голосом в отчаянии кого-то уговаривавшего в телефонную трубку, было просто безобразным. Лицо с обвившими лоб потными седыми волосами досадливо искривилось. Наверное, непонимание и эгоизм, свойственные молодым людям, толкнули меня к мысли о его уродстве, мне тогда было чуть за тридцать.

И все-таки даже сейчас я не могу думать, что лицо старого известного писателя, державшего телефонную трубку, было еще красивым.

Я вовсе не осуждаю этого человека, который давно умер, но если когда-нибудь в старости, как он, в каком-нибудь далеком городе, уговариваемая мной женщина не приедет, и я сделаю у телефона укоряющую гримасу, — мои чувства смешаются с отвращением к пятнам старости на моем теле, отвисшему животу, седым волосам, — я в любом случае не смогу не думать о своем уродстве.

… января.

Сильный дождь.

В этот сильный дождь, под зонтом, я никак не мог найти дорогу, N. показал мне дорогу, я вошел в грязноватую комнату.

Несколько мужчин примерно одного со мной возраста или чуть старше пили виски и смотрели вниз на те глупости, которые вытворяли на грязном ковре девушка с юношей. Сейчас женщина была сверху, из-за тусклого освещения ее лицо было видно плохо. Можно было лишь различить, что вокруг глаз у нее наложены густые тени. С улицы слышался монотонный шум дождя.

Тут я проснулся. Проснулся, но эта сцена запечатлелась где-то в глубине души.

В темноте я открыл глаза и стал думать, почему мне приснился такой сон.

Должно быть, причиной был когда-то давным-давно прочитанный рассказ Грина. То ли в Камбодже, то ли во Вьетнаме, во всяком случае, в каком-то отеле какого-то города Юго-Восточной Азии старые супруги сидят взаперти из-за сильного дождя.

Дождь продолжается целыми днями. Делать нечего. Однажды вечером в дождь старые супруги идут смотреть подпольный фильм в каком-то зальчике. В грязноватом помещении демонстрируется изношенный фильм под изношенные звуки. На экране проступает: юноша с родимым пятном на спине соединяется с женщиной. Отчетливо видно лишь родимое пятно на спине юноши.

На этом фильм кончается. На улице по-прежнему дождь. Под дождем старые супруги молча возвращаются. Когда они входят в комнату, жена зевает и бубнит: «Давай ложиться спать». Старик молча снимает одежду и поворачивает к ней свое усталое тело. У него на спине отчетливо выделяется родимое пятно, точно такое, как у юноши в фильме.

Не могу понять, почему этот рассказ, который я читал так давно и из которого не могу ясно вспомнить больше ни одной сцены, как раз сейчас так странно предстал в моем сне.

… февраля.

Какой-то литературный вечер.

Отказавшись от приглашения на банкет, я сел в машину А. Потому что на станции у дома А. можно взять такси. Последнее время поймать такси в центре города трудно.

В машине вспоминали о нашей давно минувшей литературной молодости.

Теперь мы и стали лауреатами разных премий, а тогда время было не то, что сейчас: никто не спешил публиковать наши рукописи, мы по очереди печатали в женском журнале рецензии на нашумевшие новинки, тем кое-как и зарабатывали на жизнь. Вот о чем мы вспомнили сейчас.

Сколько воды утекло! Раньше мы уж раз в неделю обязательно встречались, выпивали, спорили, сейчас ничего такого больше нет.

— Не хочется выходить на улицу. Ничего не интересно, — говорит А. — Жить стало скучно.

— А чего бы тебе хотелось?

— Иногда мне хочется скоропостижно скончаться.

Такое чувство понятно и мне.

— А тебе не хотелось бы еще раз страстно полюбить?

Здесь его голос, как когда-то, оживляется.

— Страстно полюбить? Хотел бы, если такое возможно.

Когда я вернулся, все домашние уже спали, не было слышно ни звука.

По холодному коридору я прошел в холодную ванную. Когда дотронулся до выключателя, свет не зажегся — наверное перегорела лампа дневного света. Потом она замигала — как неоновая реклама.

— Страстно полюбить? Хотел бы, если такое возможно.

Бормоча под нос эти слова, я всматривался в свое темное лицо в темном зеркале. В волосах прибавилось седых волос. Вокруг век и рта расползлись морщины, пожелтевшие и мутные глаза…

Давным-давно жил на горе Хиэй некий монах. Он был очень беден. Как-то раз отправился он на семидневное поклонение в храм Курама. И хоть рассчитывал он увидеть сон вещий, но все никак он ему не виделся. Пришел он на семидневное поклонение, но сна нет как нет — стал он срок поклонения продлевать, до ста дней дошел. А на сотую ночь были ему во сне слова: «Знать ничего не знаю. Иди-ка ты на поклонение в храм Киёмидзу».

Со следующего дня начал монах стодневное поклонение в Киёмидзу. И снова было ему во сне сказано: «Ведать ничего не ведаю. Иди-ка ты на поклонение в Камо». Стал теперь он поклоняться в Камо. Думал — семь дней там пробудет, только сна все нет и нет. А на сотую ночь были ему слова: «Ты, монах мой, пришел сюда и молишься с усердием. А потому будет тебе и бумага, и рис».

Проснулся монах, очень загоревал, опечалился. Столько ходил-бродил, поклонялся, а тут на тебе — пожаловали всего-то навсего бумаги да рису. А ведь вернешься к себе на гору, так со стыда сгоришь. «Эх, утоплюсь-ка я в реке Камо!» Но топиться все-таки не стал. Стало ему любопытно: как же ему рис с бумагой доставят?

Вернулся монах в свою прежнюю келью на горе и жил там. Вот пришел некий человек. «Хозяин дома?» — спрашивает. Вышел монах к нему, видит: принес тот на спине большой белый ящик, поставил у веранды, а сам ушел. Очень удивился монах, кличет посланца, а его и след простыл. Открывает ящик и видит — белый рис и хорошая бумага туда доверху положены. Подумал монах: «Вот мой сон и сбывается. Не слишком-то щедро». Опечалился очень, да только что здесь поделаешь? И стал он рис на всякие нужды пускать, а его меньше и не становится. То же и с бумагой — не кончается. Так что не стал он первым богачом, но какое-то состояние все-таки приобрел.