Юст Юль - Записки датского посланника при Петре Великом, 1709–1711

22-го. Бывший английский посланник, (ныне) посол, Monsieur Витворт, через секретаря английской миссии Monsieur Вейсбродта известил меня о своем прибытии в Москву в качестве посла. (Собственно), во время своего назначения из посланников в послы он из Москвы не отлучался, но все же (ввиду нового своего звания) считал себя последним прибывшим и потому имеющим право на первый визит (со стороны других представителей), что было вполне основательно.

Об этом (назначении Витворта) послом я слышал уже давно, прежде чем выехал из Нарвы, и, за отсутствием в моей инструкции каких-либо на сей счет указаний, запросил письменно свое (правительство), как мне себя держать относительно (его), то есть следует ли мне уступать ему (место по правую) руку у него в доме? Ответа на это я не получил. Но когда Витворт был еще посланником, то мы, будучи между собой в дружеских отношениях, наперед сговорились, каким образом нам свидеться, дабы спор о (правой) руке и старшем месте, при первом (моем) посещении (его) в его доме, не помешал нашему свиданию. С этой целью Витворт показал мне в своей инструкции, подписанной самой английской королевой, касающийся сего вопроса пункт, где говорилось, что (ее величество) предписывала ему, так же как и прочим своим посланникам, никогда не требовать, чтобы посол той или другой коронованной особы уступал им в своем доме (правую) руку и старшее место, так как со своей стороны (королева) не желает, чтобы который-либо из ее послов уступал у себя в доме (правую) руку и старшее место посланнику или ministre du [de] second ordre другой коронованной особы. Тогда я (сказал) Витворту, что письменно обращусь к нему по этому предмету, и попросил его, чтоб он в своем ответе привел означенный пункт инструкции, заверив меня вместе с тем, что, в случае если я в его доме уступлю ему, как послу, (правую) руку и старшее место, то английские посланники будут повсюду отказывать (ту же честь) датским послам. Таковой обмен писем действительно между нами произошел, и (в конце концов) было решено, что при первом моем визите я уступаю ему в его доме (правую) руку и старшее место.

23-го. Прусский посланник Кейзерлинг, ездивший к своему двору, вернулся (в Москву), о чем (он) известил меня через посланного. Со своей стороны я немедленно послал его поздравить.

В тот же день я был зван на свадьбу казанского и астраханского генерал-губернатора, Петра Матвеевича Апраксина. Адресованное мне приглашение, свидетельствуя о русской надменности, перечисляло все его титулы. Апраксин этот приходится братом генерал-адмиралу Федору Матвеевичу Апраксину, который недавно назначен азовским губернатором, — ибо в ту зиму вся Россия разделена была на восемь губерний.

От приглашения я отказался, так как лежал не совсем здоровый в постели.

Наступал русский Великий пост, и все, как важные, так и простолюдины, спешили со свадьбами, потому что (в течение самого поста) нельзя венчаться. (В России постом) даже половое общение между мужем и женой не дозволено.

24-го. Настала первая неделя поста, называемая по-русски Масленицей. (На этой неделе) русские могут есть молоко, масло, сыр, рыбу и т. и., но отнюдь не мясо и не свинину.

В этот день я переселился на Бахарахтово подворье, где до меня жил посланник Грунт (и) которое описано выше.

27-го. Был в зверинце, находящемся недалеко за городом. Большая известность, которой он пользуется за границей, на самом деле не совсем заслужена: в нем (показывают) только живых льва и львицу, леопарда, двух почти (совершенно) черных росомах, желто-коричневого соболя и несколько чернобурых лисиц.

28-го. Присутствовал на свадьбе у одного купца, на которой сам царь опять был маршалом. За свадебным (пиром) пришла весть о том, что генерал-майор Ностиц [200]взял приступом Эльбинг. В тот день царь был весьма весел и несколько раз оказывал мне особенное внимание, так, между прочим, взявши одну из трех царевен, приходящихся ему племянницами, чтобы танцевать с ней польский, он приказал князю Меншикову танцевать со второй (царевной), а мне с третьей. Царь желает, чтобы танцевали не иначе, как по три или по пяти пар зараз; если же танцуют в две или в четыре пары, он говорит, что это по-шведски, и те, кто провинились в этом, должны выпивать в наказание большие стаканы вина. Так как незадолго перед тем на одной тайной конференции я получил на свои предложения не столь удовлетворительный ответ, какого желал и ожидал [201], то подобное внимание, оказываемое мне (царем), должно было служить мне за это возмещением. Ибо если в России довольствоваться ответами in terminis generalibus, то почестей и вежливостей, да и, пожалуй, денег на придачу, не оберешься. Если же, согласно присяге и долгу в отношении своего государя и короля, энергично настаивать, то все изменяется: (кругом) видишь недовольные лица и подвергаешься различным мелким неприятностям, с чем тот, кто хочет верно служить своему господину, должен наперед примириться.

На этом свадебном (пиру) царь выпил за процветание обоих флотов (русского и датского), причем только мне и князю Меншикову, занимающему во флоте должность капитан-командора, позволил благодарить его за таковой (тост).

Так как царь почти всегда путешествует с весьма малочисленной свитой, то он обыкновенно тщательно ото всех скрывает время своего отъезда, с одной стороны, для того, чтобы уберечься от злоумышленников, с другой — чтоб нежданно являться (на место, куда едет), и проверять, все ли там сделано согласно его велениям. Таким же образом поступил он и теперь, перед отъездом своим в Петербург. Однако, как ни соблюдалась тайна, все же можно было заподозрить, что он уедет в тот самый вечер. Правда, министры, которых я расспрашивал насчет этого, уверяли, будто они ничего не знают; (но), в сущности, это была ложь, потому что позднее, уходя со свадьбы, царь говорил присутствующим: «прости, прости», как бы указывая тем, что со всеми расстается. (Затем он) тотчас же сел в сани и поехал прямо в Петербург, без министров и свиты, в сопровождении всего двух-трех слуг. (Выбыл он) из Москвы в полночь.

1-го. Описывая под вчерашним числом (свадебный) пир, (я) забыл рассказать о двух обстоятельствах, которые, по-моему, следует отметить.

Среди пира царь послал за фельдмаршалом Рейншильдом. Когда тот, явившись, стал очень чваниться подобной царской к нему милостью и я вступил с ним по этому поводу в разговор, царь подошел к нему, будто сейчас только вздумал с ним поговорить, прикинулся весьма любезным (и) как бы в полудремоте спросил его, по какой причине он и (прочие) шведы, спустя три дня после битвы под Фрауштатом, хладнокровно умертвили 600 русских пленных, когда они уже были посажены в тюрьму [202]. В свое оправдание Рейншильд отвечал, что тотчас после битвы он должен был, по приказанию своего государя и короля, отправиться за 12 миль от (Фрауштата) и лишь по возвращении узнал об этих убийствах, которых(-де) отнюдь не оправдывает. (Но) царь (продолжал) спрашивать его далее, отчего же в таком случае, вернувшись, он не наказал (виновных) или по крайней мере выказал отвращения к такому позорному и среди христиан необычному, неслыханному делу. Так как на это Рейншильд ничего не сумел ответить, что царь отошел от него прочь, как человек, который остается при своем мнении, — оставил его одного посреди комнаты и потом не сказал ему более ни слова. Крайне этим озадаченный [203], Рейншильд не знал, что ему делать — ждать или уходить, наконец счел за лучшее удалиться. Вот как царь умеет притворяться! И нет никакой возможности догадаться, действует ли он преднамеренно или нет; но, конечно, вернее предположить, что государь такого ума, (как он), говорит подобные вещи неспроста, а не иначе как нарочно.