Виталий Познахирев - Оттоманские военнопленные в России в период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

Структура расходов на содержание турецких военнопленных в Российской империи в 1877–1878 г. [459]

Обобщая содержание настоящей работы, мы приходим к следующим выводам:

I. Политика, проводимая Петербургом в отношении оттоманских военнопленных в 1877–1878 гг., являлась непосредственным продолжением той линии, которую российское государство проводило в их отношении, по крайней мере, со времен императрицы Анны Иоанновны, и которая наиболее ярко проявила себя в периоды правления Екатерины Великой и Николая I.

В исследуемых хронологических рамках эта политика развивалась в русле положительного исторического опыта XVIII — первой половины XIX вв., опиралась на новейшие достижения в сфере международного гуманитарного права и преследовала две основные цели:

— продемонстрировать мировому сообществу способность России обеспечить не просто приемлемый, а беспрецедентно высокий уровень содержания даже столь сложной категории военнопленных, как представители одной из могущественнейших держав Востока ;

— создать в Османской империи позитивный имидж России и — тем самым — способствовать скорейшей нормализации и успешному развитию послевоенных русско-турецких отношений.

II. Главнейшим инструментом достижения указанных целей являлся тот режим военного плена, который Петербург сформировал до конца 1877 г., и который мы считаем одним из наиболее совершенных не только в отечественной, но и, возможно, во всей мировой истории.

III. Высокая эффективность названного режима, а следовательно — и обозначенной выше политики, обеспечивалась, главным образом, двумя обстоятельствами:

— российское общество (в первую очередь, его наиболее образованная и культурная часть) либо (так или иначе) разделяло позицию власти, либо, по крайней мере, не оказывало ей сколько-нибудь существенного противодействия;

— несмотря на высокий уровень взаимной жестокости воюющих, отношение русских военнослужащих к пленным соответствовало статусу последних и отличалось терпимостью, с элементами уважения и сочувствия (другими словами, система стандартов поведения, социальных ценностей и культурных традиций личного состава действующих армий оказалась настолько устойчивой и консервативной, что не претерпела существенной деформации даже при столкновении с наиболее отвратительными реалиями войны).

IV. Цели российской политики в отношении турецких военнопленных мы считаем, в основе своей, достигнутыми и аргументируем сказанное следующими доводами:

1. В 1877–1878 гг. представители обоих враждующих народов впервые смогли выстроить такую систему социальных связей, которая дала основания серьезно усомниться в глубине и непримиримости существующих между ними исторических, культурных и религиозных различий.

2. В 1877–1878 гг. пленные османы фактически избегали побегов, а тем более любых форм коллективного неповиновения российским властям, которые были достаточно типичны для них еще в период крымской войны и в годы предыдущих вооруженных конфликтов между Россией и Портой.

3. В 1877–1878 гг. турецкие пленники стали в массовом порядке оказывать помощь местному населению в борьбе с пожарами, чего ранее они почти никогда не делали. Причем пожары тушили не отдельные энтузиасты, а едва ли не все пленные, расквартированные в том или ином населенном пункте. Более того, пожары османы тушили без денежного вознаграждения. Без приказа. И даже без просьбы.

4. В период первой мировой войны 1914–1918 гг. на Кавказском фронте уже не отмечалось и тени той взаимной жестокости, которая была так свойственна русским и туркам еще в XVIII–XIX вв.

5. Около 150 тысяч российских беженцев, оказавшихся в Стамбуле в 1921 г., несмотря на свое очевидно беспомощное состояние, чувствовали себя здесь в относительной безопасности.

V. Опыт войны показал, что:

— отказ законодателя от передачи пленных в ведение МВД хотя и породил ряд новых проблем, но, в целом, имел положительный результат, и сохранение данного порядка управления военнопленными в периоды Русско-японской войны 1904–1905 гг. и Первой мировой войны 1914–1918 гг. является лучшим тому подтверждением;

— в условиях масштабного вооруженного конфликта с применением массовых армий практика интернирования пленников в границах населенных пунктов исчерпала себя (указанное обстоятельство, в свою очередь, послужило толчком к формированию позднее системы лагерей военнопленных, а вернее — к ее совершенствованию, т. к. отдельные элементы названной системы существовали в России еще в XVII–XVIII вв.);

— эффективное использование трудового потенциала военнопленных требует более детальной правовой регламентации, тесного межведомственного взаимодействия и, разумеется, учета потребностей национальной экономики в рабочей силе;

— при надлежащем управлении контингентом военнопленных роль и значение державы-покровительницы сводится к минимуму.

VI. Война обнажила наиболее «узкие места» отечественной системы военного плена, носящие до некоторой степени характер «застарелых болезней», а именно:

— неспособность организовать и провести эвакуацию военнопленных с минимальными среди них потерями (даже с появлением сети железных дорог);

— недостаточное внимание к изучению и использованию опыта прошлого (во всяком случае, нам не удалось обнаружить никаких данных об использовании в исследуемых хронологических рамках практики интернирования в России в 1812 г. военнопленных Великой армии, численность которых не уступала количеству турок, плененных в 1877–1878 гг.).

По всей видимости, сюда же следует отнести и чрезмерный разрыв в условиях содержания в плену османских офицеров и нижних чинов, следствием чего стал колоссальный дисбаланс в уровнях их смертности (2,6 % и 42,1 % соответственно). Впрочем, последнее детерминировалось и множеством иных факторов, среди которых не последнюю роль играло чувство «сословной» солидарности, которую явно питали к турецким офицерам представители российской элиты.