Элетер Дзелепи - Секрет Черчилля

Доклад, который Мэрфи послал генералу Эйзенхауэру, несомненно, был составлен в этом духе. Но в дальнейшем игра была расстроена вмешательством русских.

Все изменилось с прибытием во Фленсбург 17 мая 1945 года советских представителей в Союзной контрольной комиссии. Между англо-американцами и русскими, с тех пор как правительство Дёница обосновалось во Фленсбурге, не было согласия относительно того, как с ним обращаться и каким образом его ликвидировать [95] См.: Robert Murphy . Op. cit. 1. Прибытию советских представителей предшествовала энергичная кампания в московской печати против того, что называли (в кавычках) «правительством Дёница».

Насколько энергичным было вмешательство русских, можно представить себе по тому, как англо-американцы сами взялись за дело, чтобы положить конец фленсбургскому «правительству», невзирая на «нормальные» отношения, которые они с ним поддерживали, проча ему долгое существование к взаимной выгоде обеих сторон. 22 мая Дёницу дали знать, что он должен «предстать» на следующий день вместе со своими главными сотрудниками, адмиралом фон Фридебургом и генералом Иодлем, перед Союзной контрольной комиссией в полном составе, то есть с участием советских представителей. Их ожидали на борту «Патрии». На сей раз не было никаких «официальных» приемов «главы немецкого государства». Его заставили явиться, чтобы объяснить ему устами американского представителя генерала Рокса, и притом в самой резкой форме, что верховное командование союзников не признает его правительства, что последнее с этого момента прекращает свое существование, что сам он, гроссадмирал, его министры, так же как и верховное командование вермахта, арестованы и должны считать себя военнопленными [96] См.: Karl Dönitz . Op. cit. Такая же судьба постигла начальника штаба люфтваффе генерала Карла Коллера, о котором мы уже упоминали. 25 мая ему также передали вызов явиться на следующий день со своими высшими офицерами в штаб Эйзенхауэра. Они были отправлены в лагерь немецких военнопленных близ Лондона. .

По сообщению корреспондента агентства Рейтер, присутствовавшего при этой сцене, Дёниц «сделал над собой большое усилие, чтобы произнести несколько слов», которые никто не понял. Генерал Иодль хранил «молчание». Затем немцев под усиленной охраной препроводили в комиссариат полиции во Фленсбурге, где они подверглись обыску, а затем их перевели в тюрьму Бад Мондорф в Люксембурге. Все это произошло за несколько часов. До этого с Дёницем обращались со всеми почестями, подобающими главе государства. Теперь он был всего-навсего военнопленным. В тюрьме Бад Мондорф он видел, как туда доставляли его «министров» и сотрудников, а также и офицеров верховного командования вермахта.

Эта необычайная авантюра окончилась как водевиль. Утром, в тот день, когда его арестовали, Дёниц принял у себя в кабинете своего «премьер-министра» графа Шверина фон Крозика, чтобы заслушать его ежедневный доклад. Их беседу прервали британские солдаты, явившиеся, чтобы увести Дёница [97] См.: Lüdde-Neurath. Op. cit. . Дела в верховном командовании вермахта также были в полном разгаре, когда его начальники были арестованы [98] Сообщение агентства Рейтер 23 мая 1945 года. .

До 23 мая 1945 года, как заключает один западногерманский историк, между западными державами и правительством Дёница существовало взаимопонимание, до того самого дня, когда советское вмешательство положило этому конец. «Арест главы германского государства, — прибавляет он, — был беспрецедентным фактом» [99] Walter Görlitz. Op. cit. . Но разве не все было «беспрецедентным» в этом деле? «Преемник» Гитлера, который выступал от имени немецкого народа, который обращался почти как равный с западными державами, который готовился играть большую роль в послевоенной политике, — все это могло быть лишь плодом большой мистификации.

Еще не ясно, как бы окончилось это невероятное дело, если бы не вмешательство русских.

Черчилль красноречиво описывает свою драму в последнем томе своих мемуаров, в главе под названием «Открылась пропасть». Он видел, как эта «пропасть» открывается перед ним, пропасть нового мирового конфликта. Он созерцал ее хладнокровно, готовый взять на себя ответственность за конфликт.

Победа в войне — это хорошо. Но оставался мир. Мысль об этом его неотступно преследовала. Мир, как известно, представлялся ему в мрачных красках. Он оказался слишком благоприятным для того из союзников, кто внес наибольший вклад по сравнению с другими в общую победу. Это было фактом, а вернуться к прежнему положению было невозможно. В таком виде мир не принес исполнения его желаний и не казался ему достойным одержанной победы.

Поэтому война для него не была окончена. Ее надо было завершить другим миром, не тем, который уже наступил. И Черчилль с таким же нетерпением стремился переделать мир на свой лад, с каким английские и американские солдаты стремились вернуться домой.

Когда он, пишет Черчилль, «проходил сквозь ликующие толпы лондонцев во время праздника, который они более чем заслужили после всего того, что им пришлось испытать», его «одолевали» «опасения за будущее».

Для этих толп «гитлеровская опасность… казалось, растворилась в сиянии яркого пламени славы», «грозный враг… только что капитулировал». «Трем победоносным державам оставалось всего лишь установить справедливый и прочный мир, на страже которого будет стоять всемирная организация, возвратить солдат домой к близким, страдавшим в разлуке с ними, и вступить в новый, золотой век процветания и прогресса … »

Однако мысль о будущем, скрывавшаяся за этой идиллической картиной, «неотступно преследовала» Черчилля. Мир «справедливый» и «прочный» не был тем миром, о котором он мечтал. Этот мир ускользал от него. Западные державы не будут более господствовать в нем, а тем более определять его. Действительная победа, которой закончилась война, была полным искажением образа той, которую он себе представлял.

«Медаль, — продолжает далее Черчилль, — имела, возможно, и свою оборотную сторону…»

«Узы общей опасности, главного, что объединяло великих союзников, исчезли в одну ночь», и «советская угроза», в его глазх, «уже заняла место нацистского врага».

В нескольких словах Черчилль охарактеризовал свою новую политику, оценивая серьезность того, что он называл «советской угрозой». «Новым врагом был доблестный вчерашний союзник». И теперь надо было развертывать силы против него так же энергично, как это делалось против нацистского врага, ибо, в глазах Черчилля, они стоили друг друга. Кроме того, новая борьба должна была также вестись за «Демократию», что обеспечивало ей характер «крестового похода».