Элеанор Херман - Элегантная наука о ядах от средневековья до наших дней [Как лекарственные препараты, косметика и еда служили методом изощренной расправы]

На следующее утро после теннисного матча, все еще ощущая себя нездоровым, но не желая гневить Бога, Генрих дважды посетил церковь: сперва в собственном Сент-Джеймсском дворце в Лондоне, а затем в принадлежащем отцу Уайтхолле. Затем он отобедал с Якобом, как сообщает сэр Чарльз Корнуоллис в заметках о принце, изданных в 1626 году: «Его Высочество ел как человек с огромным здоровым аппетитом, но притом выглядел бледным и больным, и глаза его казались пустыми, мертвыми».

После ужина принц начал потеть, дрожать и жаловаться на головную боль. Он вернулся в Сент-Джеймс, где «слег по причине крайнего нездоровья, провел весь вечер в агонии, мучаясь смертельной жаждой; взгляд у него был тусклый, а свет свечей раздражал. В ту ночь принц крайне плохо спал».

На следующий день ему стало немного лучше, так что Генрих оделся и вышел к столу, сев играть в карты с двенадцатилетним братом Карлом и Фридрихом, хотя выглядел он при этом «болезненно бледным, говорил глухо и как-то странно, глаза у него были потухшие и запавшие, его мучила сухость во рту и сильная жажда. Ночь прошла спокойно».

Во вторник, 29 октября, он поднялся было с кровати, намереваясь одеться, но едва не лишился чувств и был вынужден снова лечь. В последующие дни лихорадка усилилась, и Генрих стал бредить: требовал подать ему рапиру и одежду, «кричал, что должен уйти, что не намерен оставаться».

Казалось, принцу не помочь. Головные боли, головокружение, обильное потоотделение, шум в ушах – все усилилось. Его дыхание было поверхностным, а пульс частым, на горле и языке появились язвы, губы почернели. 3 ноября у принца начались судороги, пересохший язык обложило налетом, он все еще не мог утолить жажду, а лицо меняло цвет от мертвенно-бледного до ярко-красного.

Врачи полагали гнилостные испарения, поднимающиеся к мозгу, причиной головных болей. Генриху брили голову и прикладывали к коже горячие склянки, надеясь вытянуть вредный гумор. Также лекари взрезали петухов и голубей и прикладывали к голове еще теплые окровавленные туши – с той же целью. И наконец, неоднократно провоцировали рвоту.

Другие эксперты считали, что лучше заставить гнилостные испарения уйти вниз – вместе с поносом. Помимо этого, они просовывали ступни Генриха в туши только что убитых голубей, а на случай, если гумор застаивается в венах, принцу пускали кровь – по восемь унций за раз.

Таким образом, в добавление к изначальному заболеванию наследник престола был обрит налысо, начал страдать от обезвоживания, пугающей слабости и недержания, вследствие чего постоянно портил простыни. Многочисленные специалисты продолжали вести дискуссии о методах лечения.

Король Якоб, узнав о суматохе, царившей в покоях больного сына, предложил уволить всех, кроме Майерна. Весьма разумный шаг – оставить в палате одного врача вместо дюжины, и притом резюме у швейцарца было безупречное.

Хотя такое предложение подразумевало собой великую честь, оно заставило Майерна похолодеть от ужаса. Принц Генрих был, пожалуй, самым важным человеком во всем королевстве. Если он умрет, то Майерна, как единственного лечащего врача, обвинят как минимум в некомпетентности, а в худшем случае – в преднамеренном убийстве (а ведь он иностранец!). Вот почему он в конце концов отклонил предложение Якоба и сказал друзьям: «Даже спустя века ничто не должно свидетельствовать, что я убил старшего сына короля». Те, кто слышал это заявление, истолковали его неверно: отравление имеет место быть, но виновен в этом не Майерн.

Корнуоллис пишет о принце: «На следующий день, в пятницу, 6 ноября… он постоянно был без чувств, а дважды или трижды казалось, что вовсе покинул этот мир; в эти моменты раздавались громкие крики и плач… Он часто дышал, пульс ускорялся, лицо краснело, язык чернел, жажда становилась все больше, продолжались конвульсии и судорожные вдохи… одним словом, все свидетельствовало о том, что кровь и избыток гумора устремились к мозгу».

Сэр Уолтер Рэли, сидевший в своих комфортабельных покоях в Тауэре, видел, что всякая возможность его освобождения умирает вместе с принцем. Он приготовил эликсир из смеси жемчуга, аммиака, мускуса и безоара, чтобы оживить принца, и хвастался, что лекарство поможет в любом случае – если только Генрих не отравлен. Врачи, понимая, что исход болезни близок, решили, что ничто не мешает им попробовать. Однако, поскольку за Рэли закрепился статус предателя и он сидел в Тауэре, это был тот случай, когда лекарства принца проверили, дав их другому человеку. Эликсир оказался безвредным, но и пользы не принес.

Архиепископ Кентерберийский увещевал умирающего уповать на Иисуса Христа и готовиться к встрече с ним. В этот момент Генрих уже не мог говорить, так что архиепископ попросил его поднять руки в знак веры и надежды на воскресение. Принц так и сделал. С этой минуты ни у кого не осталось иной надежды, кроме молитвы.

Увлечение плаванием не укрепило организм Генриха. Подвела его и любовь к сырым устрицам.

Вот, что пишет Корнуоллис: «Без четверти восемь вечера или около того Его Высочество наконец отправился на небеса, вверив себя Богу и Спасителю, и его уход сопровождался таким количеством плача и криков, как ни у одной души прежде».

Горе королевы было так велико, что врачи опасались за ее жизнь. Пять месяцев спустя венецианский посол писал: «Она не может вынести упоминания о Генрихе и не в силах удержаться от вздохов и слез». Принцесса Елизавета, узнав о кончине брата, два дня не ела и беспрестанно плакала. Английская нация была безутешна. Корнуоллис свидетельствует: «Я видел бесчисленное количество мужчин, женщин и детей всех возрастов и званий… всю их скорбь, которая выражалась в плаче и печали разных форм: одни рыдали, выли, заламывали руки, другие будто бы помертвели и горевали про себя, третьи держались за руки, пытаясь справиться с такой большой потерей, с реками – нет, с океаном слез».

Венецианский посол добавляет: «Это благородное дерево росло так ладно, обещало плоды столь обильные, что наполнят этот мир… однако все надежды разбиты этой ранней и неясной кончиной. Он встретил болезнь и смерть с величайшим мужеством и умер в благочестии».

Естественно, слухи об отравлении разлетелись по всей Европе. Корнуоллис пишет, что «как обычно, люди думали, что имеет место отравление еще и в силу отсутствия всяких к тому подозрений у врачей… за границей также обсуждали версию с ядом».

Королева Анна была из тех, кто считал, что ее сына отравили, особенно после того, как эликсир Рэли из жемчуга не помог. Такого же мнения до конца своей жизни придерживался брат принца Карл.

Общественное мнение выдвигало различные доводы в пользу версии о преднамеренном убийстве. Вот что пишет венецианский посол в Савойе: «Французский посол сообщил, что во Франции все считают, будто в смерти принца Уэльского повинен яд, и хуже того – отец был соучастником убийства, так как завидовал обширным замыслам Генриха».