Ричард Мейсон - Краткая история Японии

Свой самый значительный вклад она сделала в сфере политической риторики. По праву победителя и в силу глубокой личной убежденности генерал Макартур сам часто говорил о демократии, связывая существование новой мирной Японии с правительством, основанным, по его словам, на свободно выраженной воле японского народа. Со своей стороны, император Хирохито в новогоднем обращении к народу сделал попытку развеять окружавшую монарший дом мистическую ауру, но в его речи, конечно, не было ничего из традиционного американского набора заявлений. Демократические ценности получили самое памятное воплощение в японской конституции 1947 года, в основе которой лежала идея исключительного суверенитета народа. Статья 1 нового основного закона страны гласила: «Император является символом государства и единства народа, его статус определяется волей народа, которому принадлежит суверенная власть» [185] Здесь и далее цит. по изд.: Конституции зарубежных государств: Учебное пособие. Сост. проф. В. В. Маклаков. М.: Издательство БЕК, 1999. .

Но, вероятно, самый поразительный отход от существующей конституционной теории и практики не только в Японии, но и во всем мире, мы видим в статье 9:

Искренне стремясь к международному миру, основанному на справедливости и порядке, японский народ на вечные времена отказывается от войны как суверенного права нации, а также от угрозы или применения вооруженной силы как средства разрешения международных споров.

Для достижения цели, указанной в предыдущей статье, никогда впредь не будут создаваться сухопутные, морские и военно-воздушные силы, равно как и другие средства войны. Право на ведение государством войны не признается.

Решающую роль в появлении этой конституционной статьи сыграл не уставший от войны народ, не активисты движения за мир, а генерал Дуглас Макартур.

В целом новая конституция соответствовала проекту, созданному в штабе оккупационных сил в феврале 1946 года. Этот факт, а также давление, оказанное на правительство и парламент Японии, чтобы вынудить их принять соответствующий документ, объясняют, почему риторика нового основного закона больше напоминает «памятники» американской политической истории, чем, например, риторику конституции Мэйдзи. В русле всего этого выезд императора из дворца в здание парламента, где он должен был в мае 1947 года обнародовать конституцию, тоже был обставлен по-новому. В 1930-е император практически не появлялся на публике, а теперь монарха можно было даже сфотографировать — он ехал в открытом экипаже.

Но если в конституции слышны были призывы нового времени, то парламент сохранил в политической жизни значительную преемственность [186] См.: Fraser, Mason, Mitchell. Japan’s Early Parliament, 1890–1905. P. 2–3. . Да, старый наследуемый институт пэров был вскоре после войны отменен, и верхняя палата законодательного собрания стала палатой советников. Однако в нижней палате, которая уже давно являлась реальным центром деятельности высшего законодательного органа страны, методы работы, партийная организация и даже многие члены партий оставались прежними с довоенных дней, по крайней мере какое-то время. Хатояма Итиро (1883–1959), основатель послевоенной Либеральной партии, в 1931–1934 годы являлся министром образования. В 1946-м в результате «чистки» он был отстранен от общественной жизни. Его преемник на посту главы Либеральной партии, Ёсида Сигэру (1878–1967), стал премьер-министром в период оккупации. Несмотря на то что Ёсида был новичком в партийной политике, его назначение стало еще одним примером преемственности, ведь карьера профессионального дипломата у него была долгой и поистине выдающейся.

Теперь высокопоставленные чиновники переключались на политическую деятельность и вступали в партии, прежде чем занять должность в правительстве, даже чаще, чем в довоенные дни. Такие люди руководили осмотрительно и с долей разумного консерватизма. В целом их философия стояла в оппозиции к радикализму, марксизму или ультранационализму. Вместе с тем они были своего рода защитниками идей современности, готовыми реализовывать прагматические реформы и внедрять административные инновации. Недоверие к идеалистическому экстремизму сочеталось у них с осторожной гибкостью.

С учетом того, что большинство изменений в общественной жизни происходило ненасильственным путем, в основном в правовом поле, период оккупации можно назвать не столько революционным, сколько реформационным. И тем не менее имеет смысл подчеркнуть отличие новшеств, которые отвечали целям чиновников или политических партий довоенной Японии (предоставление избирательного права женщинам и земельная реформа), от тех, необходимость которых ранее не рассматривалась (реформа образования).

Если говорить о земельной реформе, обязательно нужно отметить, что правительство Японии в 1950-х годах перераспределило более 1 500 000 гектаров сельскохозяйственных угодий, тем самым превратив большинство арендаторов во владельцев земли, которую они обрабатывали. Опыт контроля в сельском хозяйстве, авторитет штаба оккупацинных сил и осмысленное содействие чиновников и крестьян помогли найти долгосрочное решение проблемы [187] См.: Dore. Land Reform in Japan. . Инфляция вкупе с административным контролем убедили помещиков согласиться на перераспределение земель при выплате небольших денежных сумм. Более крупные компенсации со стороны правительства бывшие помещики смогли обеспечить себе только через 13 лет после окончания оккупации, в 1965 году, когда их электоральная сила возросла. Однако никаких попыток отменить земельную реформу не предпринималось.

В том, что касалось сферы народного образования, японские власти действовали по настоянию штаба оккупации: неблагонадежные, с точки зрения американской военной администрации, учителя и должностные лица прошли «чистку», а учебники были переизданы — теперь без милитаристских и ультранационалистских высказываний. Затем, начиная с 1947 года, молодежь так или иначе поощряли не ограничиваться средним образованием и получать высшее. Число государственных колледжей и университетов существенно увеличилось. Эти процессы, отражавшие американские взгляды на жизнь общества и образование как ее часть, противоречили довоенным японским представлениям о самом лучшем образовании как привилегии избранных.

На начальном уровне обязательного девятилетнего школьного курса, введенного по настоятельному желанию США, появился новый предмет — обществознание. Американская программа предполагала, что дети уже в школе будут знать о социальных проблемах и задумываться о том, как их следует решать. Она поощряла критическое отношение к общественному порядку и восприятие человека как личности активной, способной изменить будущее к лучшему. Много внимания уделялось миру, демократии и культуре как основным составляющим нового японского общества, которое будет построено для всеобщего народного блага. Эта программа хорошо сочеталась с общей риторикой дня, а для учителей подразумевала переоценку целей образования и доминанту серьезного коллективного обсуждения.