Нэнси Сталкер - Япония. История и культура: от самураев до манги

По мере того как идеологи изображали жизнь в деревне как чистый источник национальных ценностей, в 1910–1920-х годах стали появляться движения, ностальгически ратовавшие за народные обычаи. «Народное ремесло» ( мингэй ) — движение, возглавляемое Янаги Соэцу (1889–1961), и фольклорное движение, ассоциируемое с Кунио Янагитой (1875–1962), были попытками обнаружить истинный японский дух в повседневной жизни обычных селян, а не в художественных и литературных традициях элиты. Оба деятеля были воспитанниками Токийского императорского университета, хорошо знали западную литературу, искусство и философию — но ирония ситуации в том, что их поиски уникальной японской идентичности происходили под глубоким влиянием западных моделей. Янаги почерпнул свои идеи из английского движения народных ремесел, появившегося под предводительством Уильяма Морриса в качестве протестной реакции на промышленную революцию. Под руководством английского художника Бернарда Лича Янаги и гончары Сёдзи Хамада и Каваи Кандзиро начали это движение, чтобы вернуть былую славу народным ремеслам страны, включая домотканый текстиль, керамическую домашнюю утварь, корзины и простую мебель. В изделиях они ценили неровности и несовершенства, что перекликалось с эстетикой ваби чайных мастеров предыдущих столетий. Янаги в книге «Неизвестный ремесленник» критикует промышленные товары, описывая ценность изделий ручной работы: «По здравом размышлении можно заключить, что промышленность оказала услугу человечеству, принеся дешевые полезные вещи в каждый дом, но за это отобрала у вещей сердце, тепло, дружелюбие и красоту. Напротив, вещи ручной работы, хотя стоят дороже, служат в доме многим поколениям… Вещи заводского производства — дети разума; они не очень-то человечны. Чем шире они распространяются, тем меньше нужен человек» [100] So-etsu Yanagi, The Unknown Craftsman: A Japanese Insight into Beauty (Tokyo: Kodansha, 1972), 107. .

Янагита, считающийся отцом японской этнологии и фольклористики, испытал влияние европейского взлета популярности народных и волшебных сказок, произошедшего в XIX веке. Наиболее яркими представителями этого движения считают Ганса Христиана Андерсена и братьев Гримм. В эпоху Мэйдзи иностранные советники, например Лафкадио Хёрн и Бэзил Чемберлен, собирали и переводили разнообразный японский фольклор и мифы. Янагита надеялся систематизировать собрание подобных сказок из отдаленных сельских регионов. Начав в качестве чиновника, служившего на разнообразных престижных должностях, Янагита приобрел известность благодаря своим пространным обзорам сельской жизни 1920–1930-х годов. В 1910 году он опубликовал первый фольклорный сборник — «Рассказы из Тоно», собрание историй о привидениях и объяснений местных обычаев из отдаленных регионов Северной Японии, который он посвятил «людям, живущим в других странах». Янагита услышал эти истории от местного сказителя Кидзэна Сасаки, однако счел необходимым «причесать» необработанные истории, создав литературные повествования в стиле европейских фольклористов. Сасаки счел, что истории перестали быть похожи на самих себя, и в 1935 году выпустил собственный сборник. В него, к примеру, входил следующий текст с объяснением местного запрета:

Если пойдешь в горы, время от времени будешь встречать деревья, растущие из одного корня двумя стволами. Только некоторые из таких деревьев обвиваются стволами друг вокруг друга. Такие переплетенные деревья получаются потому, что на двенадцатый день двенадцатого месяца горное божество считает деревья на своей территории. Чтобы сделать зарубку, сколько у него тысяч или десятков тысяч деревьев, он переплетает стволы последнего дерева. Поэтому в двенадцатый день двенадцатого месяца местным жителям запрещено ходить в горы. Будет ужасно, если кто-то пойдет, а его по ошибке посчитают как дерево [101] Ronald A. Morse, ed., Folk Legends from Tono: Japan’s Spirits, Deities, and Phantastic Creatures (London: Rowman & Littlefield, 2015), 85. .

В своих работах Янагита часто романтизировал сельскую жизнь, хотя в реальности он имел мало представления о крестьянской судьбе в деревне. Он критиковал деревенскую ментальность за подобострастие, подчинение вышестоящим, невежество и страх перед чужаками. И для деревенской, и для городской жизни он использовал двойные стандарты, полагая, что крестьянам не нужно разрешать проматывать свои деньги на потребление современных и роскошных товаров, ненужных в деревне, но очень привлекательных для городских элит, к которым принадлежал и он сам.

И Янаги, и Янагита создали новую область японских исследований, пытаясь сконструировать современную японскую идентичность, основанную на традиционных сельских ценностях и практиках. Тем не менее их важнейшие достижения демонстрируют, насколько глубоким оказалось разделение городского и деревенского. Городские интеллектуалы, далекие от примитивных верований и повседневной нищеты, которые обычно характеризуют крестьянскую повседневность, ностальгически романтизировали сельскую жизнь, игнорируя настоящую бедность крестьян и их стремление к более справедливой жизни.

Другую волну бунта против запада подняли культовые писатели, например Ясунари Кавабата и Дзюнъитиро Танидзака (1886–1965), основатели модернизма в японской литературе. Старея, они обращались к написанию более традиционных текстов, прославлявших японскую эстетику. Роман Танидзаки «Некоторые предпочитают крапиву» (1929) противопоставляет вестернизированную «культурную жизнь» несчастливой пары, Канамэ и Мисако, традиционалистскому стилю отца Мисако, счастливо живущего жизнью торговца эпохи Эдо, одевающегося в кимоно старинного покроя, собирающего кукол Бунраку и содержащего юную наложницу с вычерненными зубами. Кажется, что роман критикует состояние японской культурной разноголосицы, воплощаемой помпезной проституткой Луизой, девушкой смешанных кровей, к которой частенько захаживает Канамэ. По мере развития сюжета Канамэ отворачивается от американской культуры, английской литературы и иностранных проституток и обращается к искусству и эстетике старой Японии. В своем более позднем эссе «Похвала тени» (1933) Танидзаки велеречиво сожалеет о том, как требования современной жизни, например отопление и освещение, искажают эстетику традиционной японской архитектуры. В частности, он восхваляет старомодные японские туалеты. Несмотря на то что они темные и холодные, «японские уборные поистине устроены так, чтобы в них можно было отдыхать душой». «В особенности же идеальными представляются деревянные писсуары, набиваемые хвоей криптомерии: они не только дают приятное зрительное впечатление, но и безукоризненны в смысле восприятий звуковых» {43} 43 Перевод М. П. Григорьева. [102] Jun’ichiro-Tanizaki, In Praise of Shadows (New Haven, CT: Leet’s Island Books, 1977), 5–6. . Западные туалеты с их сияющим белым кафелем и фаянсом он находит «крайне неприятными и безвкусными», поскольку они подвергают неприличные телесные проявления «изобильному освещению».