Виталий Познахирев - Турецкие военнопленные и гражданские пленные в России в 1914–1924 гг.

д) Атмосфера недоверия и недопонимания во многом распространилась даже на взаимосвязи РОКК и Оттоманского Красного Полумесяца (ОКП). Контакты этих ведущих гуманитарных организаций налаживались крайне трудно и медленно, а весной 1916 г., едва установившись, оказались на срок свыше года прекращены по инициативе российской стороны, в связи с уклонением ОКП от присоединения к протесту против потопления госпитального судна «Портюгаль» [45] РГВИА. Ф. 2000. Оп. 11. Д. 76. Л. 214; АВПРИ. Ф. 160. Оп. 708. Д. 6199. Л. 28. . Причем восстановить эти отношения в полной мере так никогда и не удалось. Даже в период послевоенной репатриации Общество Красного Полумесяца не имело в нашей стране собственного представительства, а 17 октября 1919 г. Наркомат по иностранным делам (НКИД), «одергивая» сотрудничавший с турками Центропленбеж, писал, что «со времени официального отъезда из России Красного Полумесяца (1 февраля 1919 г. — В.П.), его представители здесь нами официально не признаются» [46] ГАРФ. Ф. Р-3333. Оп. 3. Д. 330. Л. 11. .

е) Взаимодействие Петрограда и Стамбула развивалось без видимого участия общественных, в первую очередь, благотворительных организаций обеих стран, которые преследовали бы цель содействовать улучшению положения военнопленных именно в России и в Турции.

Последствием всего перечисленного стало то, что в деятельности, направленной на обеспечение и защиту гуманитарных прав своих пленных, Петроград и Стамбул достигли относительно скромных успехов. Так, если к договору о взаимном выезде на родину врачей и лиц, неспособных к военной службе, Россия и Германия пришли уже 2 октября 1914 г. [47] РГВИА. Ф. 970. Оп. 3. Д. 1872. Л. 69. , то с Оттоманской империей этот вопрос вообще не обсуждался. Точно также обе стороны оставили за рамками диалога и вопросы о взаимном интернировании военнопленных в нейтральные страны, об обмене больными туберкулезом и др.

В лучшем случае подобные договоренности достигались и начинали действовать с более или менее значительным опозданием. К примеру, в то время, как соглашения об обмене свидетельствами о смерти военнопленных Россия заключила с Австро-Венгрией и Германией к середине 1915 г., то с Турцией лишь в октябре 1916 г. [48] АВПРИ. Ф. 160. Оп. 708. Д. 1818. Л. 11. Если обмен инвалидами с названными странами Россия начала уже в конце 1915 г., то первый турецкий инвалид убыл на родину почти 2 года спустя — 14 августа 1917 г., а более или менее регулярно этот обмен начался только на исходе сентября 1917 г. [49] Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (ЦГА СПб). Ф. Р-5876. Оп. 1. Д. 35. Л. 33, 317. (В этой связи нельзя не заметить, что стороны упустили ту благоприятную возможность, которую давал им нейтралитет Румынии. После же вступления последней в войну (сентябрь 1916 г.), перевозки пленных уже требовалось согласовывать с учреждениями Красного Креста, а также с правительствами и ведомствами путей сообщения Швеции, Германии и Австро-Венгрии, чьи возможности, разумеется, были не беспредельны. Кроме того, Петроград и Стамбул даже не ставили вопрос об использовании для этой цели акватории Черного моря, хотя тому способствовали и относительно низкая минная опасность на данном театре военных действий (ТВД), и наличие у обеих империй некоторого опыта в организации подобных перевозок, приобретенного еще в ходе Русско-турецкой войны 1828–1829 гг.).

В качестве одного из немногих примеров успешного взаимодействия сторон можно сослаться на договор «О взаимном переводе членов экипажей торговых судов на положение военнопленных, с выдачей им соответствующего денежного содержания», заключенный по инициативе Порты 1 марта 1916 г. В этой связи начальник Генерального штаба 28 июля 1916 г. дал соответствующую циркулярную телеграмму в военные округа, потребовав перевести «всех могущих находиться [в] пределах округа офицерских чинов турецких торговых судов, [в] разряд военнопленных, назначив этим лицам по точному установлению их служебного положения и рангов, соответствующее денежное содержание с 1 марта с. г.». При этом небезынтересно заметить, что российская сторона приравняла к офицерам лишь командный состав турецких пароходов, но не капитанов парусных шхун, ибо считала, что последние «мало чем отличаются от простых матросов» [50] РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 2. Д. 955. Л. 10, 12; Оп. 3. Д. 523. Л. 101. .

В качестве примера диаметрально противоположного характера следует сослаться на одну из острейших проблем взаимодействия сторон — проблему обмена списками пленных. Правда, надо признать, что такой обмен (а равно и механизм его реализации) не был прямо предусмотрен ни ст. 14 IV Гаагской конвенции, ни, соответственно, корреспондирующей ей ст. 20 российского Положения о военнопленных. Вместе с тем, он был закреплен актами отдельных конференций Красного Креста (Вашингтонской, 1912 г., и Стокгольмской, 1915 г.); апробирован еще в ходе Первой Балканской войны 1912–1913 гг.; вновь инициирован МККК в августе 1914 г., и ни у кого (кроме, пожалуй, России) не вызвал особых сложностей. Правда, последние Н. М. Жданов, отчасти, объясняет «громадностью русских расстояний, и недостатком делопроизводственных сил на местах, и разноязычностью военнопленных, и малограмотностью военных писарей, постоянно искажавших иностранные фамилии и имена» [51] Жданов Н. Указ. соч. — С. 183. . Однако вряд ли подобные аргументы можно признать безупречными. К примеру, Великобритания, содержавшая турок и в Египте, и в Индии, и в Бирме, явно сталкивалась с не меньшей «громадностью расстояний». Да и турецкие имена английские писаря искажали никак не реже своих русских коллег.

В итоге, Франция и Германия, к примеру, начали обмен такими списками уже в сентябре 1914 г. Тогда же Берлин направил в Петроград и первый список пленных россиян. Но, не получив ничего в ответ, весной 1915 г. «поторопил» российскую сторону применением репрессий к ее военнопленным, благодаря чему проблему обмена списками между Россией, Австро-Венгрией и Германией удалось разрешить уже к середине 1915 г. С Портой, как правило, избегавшей даже угрожать России репрессиями, ситуация складывалась несколько иначе. Как в официальной межведомственной переписке, так и в открытой печати периода 1915 — начала 1916 гг., ЦСБ неоднократно констатировало «крайне неудовлетворительное положение» в вопросе обмена списками пленных с Оттоманской империей, во многом объясняя это «упорством турок», оставляющих предложения Петрограда «без ответа» [52] АВПРИ. Ф. 160. Оп. 708. Д. 1623. Л. 17–18; Овчинников И.А. Справочник для сношений с русскими военнопленными, находящимися в Германии и в Австро-Венгрии. Пг.: Гос. тип. — С. 11, 17. .

Однако по нашим данным, здесь все обстояло с точностью до наоборот. Во всяком случае, нам не удалось обнаружить ни одного документа, в котором бы российская сторона требовала от турецкой представить такие списки. Зато выявлено около десятка разного рода запросов и напоминаний, исходящих в 1915 — первой половине 1917 гг. и от Стамбула, и непосредственно от Испанского посольства в Петрограде, и от дипломатов США [53] АВПРИ. Ф. 160. Оп. 708. Д. 1818. Л. 4, 17, 19, 21; Д. 1849. Л. 27; Д. 6418. Л. 2; Д. 1623. Л. 14, 50; Д. 2234. Л. 60. . Остается непреложным фактом и то, что если первый список русских пленных в Турции Петроград получил уже в ноябре 1914 г., то Россия ответила Оттоманской империи тем же лишь в сентябре 1915 г., т. е. 10 мес. спустя [54] АВПРИ. Ф. 160. Оп. 708. Д. 1623. Л. 17–18. . Наконец, не лишним будет заметить, что именно Турция (но не Россия!) выступила в июне 1916 г. с инициативой обмена данными в отношении лиц, умерших в плену, а в декабре того же года — списками военнообязанных [55] Там же. Д. 1818. Л. 4; Д. 6418. Л. 2. . В целом, обмен вошел в более или менее приемлемое для обеих сторон русло не ранее середины 1917 г. До этого же срока основные претензии турок сводились либо к неполноте получаемых ими сведений, либо к их непредставлению вообще.