Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Словно для того, чтобы усилить эти чувства, Спарта облекла себя властью толковать Царский мир и следить за его соблюдением греческими государствами. Чтобы ослабить Фивы, она настояла на том, что Беотийский союз нарушает пункт договора об автономии и подлежит роспуску. Под этим предлогом спартанская армия поставила во главе многих беотийских городов олигархические правительства, дружественные Спарте и в некоторых случаях опиравшиеся на спартанские гарнизоны. Когда Фивы высказали свое недовольство происходящим, лакедемонский отряд захватил фиванскую цитадель Кадмею и привел к власти олигархию, контролируемую спартанцами. Этот кризис подвиг фиванцев на необычный для них героизм. Пелопид с шестью товарищами убили четверых «лаконствующих» правителей Фив и вернули городу свободу. Союз был преобразован и назначил Пелопида своим предводителем, или беотархом. Пелопид позвал на помощь своего друга и возлюбленного Эпаминонда, который подготовил и возглавил войско, вынудившее Спарту вернуться к своей старинной изоляции.

Эпаминонд происходил из знатной, но обедневшей семьи, гордо возводившей свое происхождение к зубам дракона, которые были посеяны Кадмом тысячу лет назад. Он был человеком уравновешенным, о котором говорили, что нет никого, кто говорил бы меньше, а знал — больше его [1695]. Умеренность и неподкупность, почти аскетический образ жизни, преданность друзьям, мудрость советов, отвага и взвешенность действий снискали Эпаминонду любовь всех фиванцев, несмотря на внедряемую им суровую воинскую дисциплину. Он не любил войну, но был убежден в том, что нет такого народа, который утратил бы боевой дух и навыки и в то же время сохранил свою свободу. Многократно избиравшийся беотархом, он предупреждал тех, кто намеревался проголосовать за него: «Подумайте еще раз хорошенько, потому что, если я буду назначен полководцем, вы будете служить в моем войске» [1696]. Под его руководством вялые фиванцы получили закалку настоящих воинов; даже «греческие любовники», столь многочисленные в городе, были собраны Пелопидом в «Священный отряд», состоявший из трехсот гоплитов, каждый из которых поклялся сражаться плечом к плечу с другом до самой смерти.

Когда десятитысячное спартанское войско царя Клеомброта вторглось в Беотию, Эпаминонд, возглавлявший шеститысячный отряд, сразился с ним под Левкграми близ Платей и одержал победу, повлиявшую на политическую историю Греции и военное искусство Европы. Он был первым эллином, внимательно изучавшим тактику. Рассчитывая на то, что каждый бой может оказаться неравным, он сосредоточивал лучших бойцов на одном крыле для атаки, тогда как остальным отдавался приказ стоять насмерть; таким путем противник, прорвавшийся в центре, открывался для сминающей его ряды контратаки с левого фланга. После Левкгр Эпаминонд и Пелопид вступили на Пелопоннес, освободили Мессению от вековой спартанской неволи и основали город Мегалополь, призванный служить твердыней всем аркадцам. Фиванская армия вторглась в саму Лаконию, что случилось впервые за несколько столетий. Спарта так и не оправилась от своих потерь во время этого похода. «Она не смогла перенести единственного поражения, — говорит Аристотель, — но была сокрушена из-за малочисленности своих граждан» [1697].

С приближением зимы фиванцы отступили в Беотию. С типичной для грека заносчивостью Эпаминонд возмечтал о создании Фиванской державы, чьей задачей было бы обеспечить единство Греции, достигнутое в прошлом под руководством Афин или Спарты. Эти замыслы вовлекли его в войну с афинянами, и Спарта, желая собственной реабилитации, заключила союз с Афинами. Войска противников сошлись в 362 году под Мантинеей. Эпаминонд победил, но пал в бою от руки Грилла, сына Ксенофонта. Непродолжительная фиванская гегемония не принесла Греции больших благ; Фивы освободили Грецию от деспотизма Спарты, но, как и их предшественники, не смогли создать устойчивого единства за пределами Беотии. Конфликты, порожденные ими, привели к тому, что греческие государства оказались разобщены и ослаблены, когда Филипп обрушился на них с севера.

Последнюю попытку сковать такое единство предприняли Афины. Заново построив стены и флот, обеспечив надежность собственной монеты, воспользовавшись устоявшимися финансовыми и торговыми преимуществами, они постепенно отвоевывали коммерческое господство в Эгейском море. Их прежние подданные и союзники усвоили из войн последнего пятидесятилетия необходимость более прочной безопасности, чем та, которую способны обеспечить упрямые независимость и одиночество; в 378 году большинство из них вновь объединились под эгидой Афин. В 370 году Афины снова были крупнейшей державой восточного Средиземноморья.

Основой афинской экономики стали теперь промышленность и торговля. Почва Аттики никогда не была благоприятной для общинного земледелия; благодаря терпеливому труду здесь стали плодоносить оливковые рощи и виноградники, но они были уничтожены спартанцами, и не многие крестьяне собирались десятки лет ждать, пока вырастут оливы. Большинство довоенных земледельцев умерли; многие из уцелевших слишком отчаялись, чтобы возвращаться на свои разоренные участки, и продавали их по низкой цене городским землевладельцам, которые могли позволить себе долгосрочные вложения. Таким образом, а также путем выселения крестьян-должников, земля Аттики перешла в собственность нескольких семейств, которые возделывали многие поместья руками рабов [1698]. Вновь открылись Лаврионские рудники, под землю были сосланы новые жертвы, серебряная руда и людская кровь обращались в новые состояния. Ксенофонт [1699]выдвинул гениальный план пополнения афинской казны: городу следовало купить десять тысяч рабов и сдавать их в аренду лаврионским подрядчикам. Серебро добывалось здесь в таких количествах, что добыча металла превысила производство товаров, цены росли быстрее заработных плат, и всю тяжесть перемен несли на себе бедняки.

Промышленность процветала. В карьеры Пентеликона и гончарные мастерские Керамика поступали заказы со всей Эгеиды. Состояния наживались на закупке дешевых изделий домашнего производства или мелких мастерских, перепродававшихся затем по высоким ценам внутри страны и за границей. Рост торговли и накопление богатства в виде денег, а не земельной собственности способствовали стремительному увеличению числа афинских банкиров. Они принимали на хранение деньги или ценности, но, по всей видимости, не платили процентов по вкладам. Быстро обнаружив, что при нормальных условиях не все вклады снимаются одновременно, банкиры начали ссужать деньгами под немалые процентные ставки, предоставляя поначалу не кредит, а наличные. Они выступали поручителями за своих клиентов и исполняли для них инкассаторские функции; они выдавали деньги под залог земли или драгоценностей и предоставляли средства для перевозки товаров. С их помощью, а чаще всего за счет спекулятивных займов у частных лиц, купец мог арендовать корабль, доставить свой товар на зарубежный рынок и приобрести там встречный груз, который по возвращении в Пирей находился в собственности заимодавцев, пока оставалась невыплаченной ссуда [1700]. В четвертом веке получила развитие полноценная система кредитования: вместо выдачи наличных банкиры выпускали аккредитивы, денежные переводы и чеки; богатство могло теперь переходить от одного клиента к другому при помощи простой записи в банкирских книгах [1701]. Появились также облигации торговых займов, и любое крупное наследство включало некоторое количество таких облигаций. Отдельные банкиры, подобно бывшему рабу Пасиону, обзаводились выгодными связями и благодаря исключительной честности приобретали столь высокую репутацию надежности, что их обязательства ценились во всем греческом мире. В банке Пасиона было много отделений и служащих, по большей части рабов; здесь была налажена сложная система учета, и каждая сделка регистрировалась столь тщательным образом, что суды обычно расценивали эти отчеты как неоспоримое доказательство. Банкротства не были редкостью, и нам известны случаи «паники», когда банки закрывались один за другим [1702]. В серьезных преступлениях обвинялись даже самые видные банки, и народ взирал на банкиров снизу вверх с той смесью зависти, восхищения и неприязни, с какой беднота смотрит на богатых во все времена [1703].