Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Переход от земельного к движимому капиталу вызвал к жизни лихорадочную борьбу за деньги, и греческому языку пришлось изобрести слово pleonexia , чтобы обозначить стремление заполучить «еще и еще», а слово chrematistike обозначало профессиональную погоню за богатством. О товарах, услугах и людях все чаще судили с точки зрения денег и собственности. С неслыханной скоростью наживались и проматывались целые состояния, тратившиеся щедро и напоказ, что неприятно поразило бы Афины эпохи Перикла. Нувориши (греки называли их neoplutoi ) строили кричащие особняки, наряжали своих женщин в роскошные одежды и драгоценности, баловали их дюжиной служанок и взяли за правило подавать своим гостям только самые дорогие напитки и яства [1704].

Среди всего этого богатства росла бедность, потому что разнообразие и свобода обмена, помогавшие делать деньги ловкому, позволяли простецу расставаться с ними еще быстрее, чем прежде. В условиях новой торговой экономики бедные были относительно беднее, чем в эпоху своего тяжкого труда на земле. В сельской местности пот трудолюбивых крестьян обеспечивал их толикой масла или вина; в городах заработки свободных тружеников поддерживались на низком уровне из-за конкуренции со стороны рабов. Существование сотен граждан зависело от вознаграждения за посещение народного собрания или судов; тысячи горожан были вынуждены кормиться при храмах или за счет государства. Число избирателей (не говоря о населении в целом), не владеющих собственностью, составляло в 431 году около сорока пяти процентов электората; к 355 году оно возросло до пятидесяти семи процентов [1705]. Средние классы, численность и влияние которых поддерживали равновесие между аристократией и простым народом, лишились значительной доли своего богатства и более не могли выступать посредниками между богатыми и бедными, между непоколебимым консерватизмом и утопическим радикализмом; афинское общество разделилось на «два города» Платона: «один город состоит из бедных, другой — из богатых; они находятся в состоянии войны друг с другом» [1706]. Бедные замышляли ограбить богатых с помощью законотворчества или революции, богатые создавали общества, чтобы защититься от бедноты. Члены некоторых олигархических клубов давали, по словам Аристотеля, торжественную клятву: «Я буду врагом народа [т. е. людей низкого происхождения] и в Совете я буду причинять ему столько зла, сколько сумею» [1707]. «Богачи прониклись такими антиобщественными настроениями, — пишет около 366 года Исократ, — что располагающие собственностью скорее бросили бы ее в море, чем пришли на помощь нуждающимся, тогда как те, что находятся в более стесненных обстоятельствах, предпочли бы завладеть имуществом богатых, нежели найти клад» [1708].

В этом конфликте интеллектуалы все чаще и чаще принимали сторону бедноты [1709]. Они презирали купцов и банкиров, чье богатство казалось обратно пропорциональным их образованности и вкусу; даже те из них, кто, подобно Платону, обладал богатством, начинали заигрывать с коммунистическими идеями. Перикл воспользовался колонизацией как отдушиной, позволяющей ослабить классовую борьбу [1710]; но на западе заправлял Дионисий, на севере расширялось Македонское царство, и Афинам становилось все труднее завоевывать и заселять новые земли. Наконец, беднейшим гражданам удалось восторжествовать в народном собрании, и собственность богачей начала перекочевывать в казну государства, откуда она перераспределялась среди нуждающихся и избирателей через государственные предприятия и выплаты [1711]. Политики проявили всю свою изобретательность, чтобы открыть новые источники государственных доходов. Они удвоили непрямые налоги, таможенные пошлины на ввоз и вывоз и ввели однопроцентный налог на сделки с недвижимостью; практика чрезвычайных военных налогов была распространена ими и на мирное время; они призывали к «добровольным» пожертвованиям и предоставляли богатым все новые возможности финансировать общественные мероприятия из собственных средств (литургии); при всяком удобном случае они не пренебрегали конфискациями и экспроприациями и расширили круг плательщиков налога на доход с собственности, чтобы включить в него низшие слои собственников [1712]. Всякий, на кого возлагалась литургия, был вправе насильно передать ее другому, если мог доказать, что тот богаче его и не исполнял литургии в течение двух последних лет. Для облегчения сбора государственных доходов налогоплательщиков разделили на сто симморий; в начале налогового года самые богатые члены каждой симмории должны были выплатить весь годовой налог, причитающийся с их группы, а в течение года им предстояло собирать, по мере возможности, взносы с остальных членов своей симмории. Результатом этих налоговых нововведений стало повальное сокрытие богатства и доходов. Уклонение от налогов приняло всеобщий характер, не уступая в изощренности налоговым органам. В 355 году Андротион был поставлен во главе летучего полицейского отряда, уполномоченного обнаруживать сокрытие доходов, собирать недоимки и заключать в тюрьму уклоняющихся от налогов. Отряд врывался в дома, завладевал имуществом, сажал людей за решетку. Но богатство по-прежнему пряталось или улетучивалось. Старый и богатый Исократ, разгневанный тем, что на него взвалили литургию, жаловался в 353 году: «Когда я был ребенком, богатство считалось вещью столь надежной и замечательной, что едва ли не каждый делал вид, будто владеет большим состоянием, чем было на самом деле… Теперь же человек должен быть готов защищаться от обвинения в богатстве, словно это худшее из преступлений» [1713]. В других государствах процесс децентрализации богатства протекал менее законным образом: должники Митилены устроили массовое избиение кредиторов, оправдывая свои действия голодом; аргосские демократы (370) внезапно напали на богатых, перебили тысячу двести человек и конфисковали их имущество. Состоятельные семьи враждующих государств заключали между собой тайные соглашения о взаимопомощи во время народных восстаний. Средние классы, как и богачи, все меньше доверяли демократии, которая, по их мнению, приводит к власти зависть, а беднота разочаровалась в ней потому, что показное равенство голосов сводилось на нет пропастью в распределении богатств. Нарастающее ожесточение классовой войны раскололо Грецию как изнутри, так и внешнеполитически, и тут на нее набросился Филипп; многие богачи приветствовали его приход как альтернативу революции [1714].

Растущей роскоши и умственному просвещению сопутствовало разложение морали. Массы лелеяли свои суеверия и льнули к мифам; олимпийцы умирали, но рождались новые боги; из Египта или Азии были завезены такие экзотические божества, как Исида и Аммон, Атис и Бендида, Кибела и Адонис, а распространение орфизма изо дня в день приобретало Дионису все новых почитателей. Молодой, наполовину пришлой буржуазии Афин, приученной к практическим расчетам, а не к мистическим переживаниям, было мало дела до традиционной религии; боги-покровители города почитались ими исключительно формально и больше не вселяли в их души угрызений совести или преданности государству [1715]. Философия билась над тем, чтобы в гражданской верности и естественной этике найти некую замену божественным заповедям и всевидящему оку божества; но мало кому из граждан приходило в голову жить так же просто, как Сократ, или так же благородно, как описанный Аристотелем «великодушный».