Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

«Род человеческий осаждает множество бед, и к тем бедам, на которые нас обрекла природа, мы изобрели еще больше новых, породив междоусобные войны и распри… Никто еще не возвысил свой голос против них, и народы не стыдятся оплакивать несчастья, выдуманные поэтами, самодовольно взирая при этом на настоящие страдания — море ужасных страданий, вызванных состоянием войны; и они так далеки от чувства сострадания, что горю других радуются больше, чем собственному благополучию» [1762].

Если греки должны воевать, то кто их подлинный враг? Почему не загнать персов обратно на плоскогорье, откуда они пришли? Он предрекал, что небольшой отряд греков победит полчища персов [1763]. Эта священная война может в конечном счете способствовать единению Греции; предстоит выбирать между греческим единством и триумфом варварства.

Через два года после обнародования этого воззвания (378), претворяя теорию в практику, Исократ объехал Эгеиду вместе со своим бывшим учеником Тимофеем и помог сформулировать устав второго Афинского союза. Появление и угасание этой новой надежды на единство стало еще одним разочарованием его долгой жизни. В смелом и энергичном памфлете «О мире» он порицал Афины за то, что они снова превратили союз в империю, и призывал свой город заключить мирный договор, который оградил бы все греческие государства от афинских притязаний. «То, что мы называем империей, в действительности является бедствием, ибо по самой своей природе империя развращает всех имеющих с нею дело» [1764]. Империализм, утверждал он, сокрушил демократию, научив афинян жить за счет дани с других государств; лишившись дани, они желают теперь жить за счет государственных подачек и возводят на высшие должности лиц, дающих им самые щедрые обещания.

«Всякий раз, когда вы размышляете о делах государства, вы упрямо не доверяете самым рассудительным, превознося вместо них самых испорченных из выступающих перед вами ораторов; трезвым вы предпочитаете пьяных, мудрецам — невежд, лицам, исполняющим общественные повинности за свой счет, — тех, кто разбазаривает деньги государства [1765].

В своей следующей речи — «Ареопагитике» — он отзывался о демократии более мягко. «Сидя в своих лавках, мы порицаем настоящий порядок, — гласит нестареющий отрывок, — но сознаем, что даже дурно устроенные демократии повинны в меньших бедах, чем олигархии» [1766]. Разве Спарта не выказала себя еще худшей хозяйкой Греции, чем были Афины? «Разве после безумств Тридцати все мы не стали еще большими поборниками демократии, чем те, кто занял Филу?» [1767] [1768]. Но Афины погубили себя, доведя принципы свободы и равенства до абсурда, «воспитав граждан на такой лад, что демократией те сочли дерзость, свободой — беззаконие, равенством — бесстыдство речи, блаженством — безнаказанное утоление всех своих желаний» [1769]. Люди не равны и не могут иметь равного доступа к должностям. Исократ сознавал, что процедура жеребьевки катастрофически понизила качество афинской политики. Куда лучшей, чем это «правление толпы», была «тимократия» Солона и Клисфена, при которых любезное невежество и красноречивая продажность имели меньше шансов подняться на высшие посты в государстве; люди даровитые беспрепятственно достигали вершины, и ареопаг, принимавший их в свои ряды по истечении срока их службы, автоматически становился зрелым разумом государства.

В 346 году, когда Афины пришли к соглашению с Филиппом, девяностолетний Исократ обратился с открытым письмом к царю Македонии. Он предвидел, что Филипп встанет во главе Греции, и молил его воспользоваться своей властью, как подобает не тирану, но объединителю независимых греческих государств в войне за освобождение Греции от Царского мира, а Ионии от персидского господства. Партия войны сочла это письмо капитуляцией перед деспотизмом, и в течение семи лет Исократ ничего не писал. Он высказался еще раз в 339 году, обратившись со своим памфлетом к грекам, съехавшимся на Панафинейские игры. «Панафинейская речь» — слабое и многословное повторение «Панегирика»; стиль дрожит в руках старца, и все же это поразительное свершение для человека, которому оставалось три года до ста лет. Затем, в 338 году, состоялось сражение при Херонее; Афины потерпели поражение, но мечта Исократа о сплоченной Греции должна была вот-вот осуществиться. Поздняя греческая традиция гласит, что, узнав о разгроме, он забыл и о единстве, и о Филиппе и думал только об унижении родного города и о закате его славы; и вот в возрасте девяноста восьми лет, прожив достаточно долго, он уморйл себя голодом [1770]. Мы не знаем, правда это или вымысел, но Аристотель Сообщает, что Исократ умер через пять дней после Херонеи.

Воздействие «красноречивого старца» [1771]на государственных мужей его времени можно подвергнуть сомнению, но его влияние на словесность было незамедлительным и прочным [1772]. Первыми его ощутили историки. Ксенофонт и другие подражали его портрету Евагора [1773], и биография стала популярным жанром греческой литературы, кульминацией которого явились полные сплетен шедевры Плутарха. Одному из своих учеников — Эфору из Кум — Исократ поручил написать всеобщую историю Греции, посвященную событиям не одного какого-нибудь государства, но всего эллинства. Эфор исполнил эту задачу настолько хорошо, что современники ценили его «Всеобщую историю» не меньше труда Геродота. Другому своему ученику — Феопомпу Хиосскому — Исократ поручил запечатлеть события недавнего прошлого; Феопомп поведал о них в «Истории Эллады» ( Нellenica ) и «Истории Филиппа» ( Philippica ) — ярких риторических сочинениях, высоко оцененных его современниками. Около 340 года Дикеарх из Мессаны написал историю греческой культуры под заглавием Bios Hellados — «Жизнь Греции», — столь старо наше начинание, столь старо волей случая даже его название.

Единственный историк четвертого века, чьи сочинения сохранились, — это Ксенофонт. Диоген Лаэртский так описывает его молодость:

«Ксенофонт был юношей очень скромным и чрезвычайно миловидным. Говорят, что Сократ встретил его в узком переулке, загородил ему проход своей палкой и спросил, где продается все необходимое для жизни. А когда Ксенофонт ему ответил, он снова спросил, где делают людей хорошими и добродетельными. Так как Ксенофонт этого не знал, Сократ молвил: «Следуй за мной и учись». С этого времени Ксенофонт стал последователем Сократа» [1774].

Он был одним из самых практичных учеников Сократа. Ему нравился ловкий ум учителя, и он любил Сократа как философа-святого. Но к действию он питал не меньшую слабость, чем к мысли, и сделался солдатом удачи, тогда как другие ученые, по презрительному отзыву Аристофана, занимались «измерением воздуха» [1775]. Лет в тридцать он поступил на службу к Киру Младшему, сражался при Кунаксе и привел Десять Тысяч к спасению. В Византии он присоединился к спартанцам, воевавшим против Персии, взял в плен богатого мидийца, получил за него большой выкуп и прожил на эти деньги остаток жизни. Он стал другом и поклонником спартанского царя Агесилая и посвятил ему почтительную биографию. Вернувшись с Агесилаем в Грецию после того, как Афины объявили войну Спарте, он предпочел сохранить преданность царю, а не отечеству; за это Афины приговорили его к изгнанию и конфисковали его имущество. Он сражался на стороне лакедемонян под Коронеей и получил в награду поместье в элидском Скиллунте, находившемся тогда под властью Спарты. Здесь новоиспеченный помещик прожил двадцать лет, занимаясь земледелием, охотой, сочинительством и давая сыновьям строгую спартанскую закалку [1776].