Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Ватиканская статуя прославленного оратора — один из шедевров эллинистического реализма. Лицо измучено заботами — как будто каждый успех Филиппа проводил новую борозду на его челе. Сухая, усталая фигура; взгляд человека, собирающегося в последний раз выступить в защиту дела, которое он считает проигранным; встревоженные глаза провидят горький конец.

Отец его владел мастерской, выпускавшей мечи и ложа; он завещал сыну дело, стоившее около четырнадцати талантов (84 000 долларов). Имуществом мальчика заведовали трое душеприказчиков, оказавшиеся такими мотами, что когда Демосфену исполнилось двадцать лет (363), ему пришлось подать на своих опекунов в суд, чтобы вернуть себе остатки наследства. Большую часть средств он израсходовал на снаряжение триеры для афинского военного флота, а затем взялся зарабатывать себе на хлеб составлением судебных речей. Писал он лучше, чем говорил, так как был слаб телом и имел невнятное произношение. По словам Плутарха, иногда он готовил речи для обеих тяжущихся сторон. Между тем, чтобы избавиться от своих недостатков, он обращался к морю, наполнив рот галькой, или декламировал, взбегая на холм. Он много работал, и единственным его развлечением были гетеры и мальчики. «Что делать с Демосфеном? — сокрушался его секретарь. — Все, что он обдумывал целый год, идет прахом после одной ночи с женщиной» [1745]. Годы усилий сделали его одним из богатейших афинских адвокатов — искушенным в юридических тонкостях, убедительным, изворотливым оратором. Он защищал банкира Формиона от точно таких же обвинений, какие выдвигал против своих опекунов, принимал внушительные гонорары от частных лиц за проведение или отклонение законопроектов и так и не смог парировать обвинение своего коллеги Гиперида в получении денег от Великого царя для разжигания войны против Филиппа [1746]. На вершине карьеры его состояние в десять раз превосходило сумму, завещанную ему отцом.

Тем не менее Демосфен был достаточно порядочен для того, чтобы пострадать и умереть за взгляды, за защиту которых ему заплатили. Он осуждал зависимость Афин от наемных отрядов и настаивал на том, что граждане, получающие деньги из феорического фонда, должны отрабатывать их, служа в войске; он даже набрался храбрости потребовать, чтобы средства из этого фонда шли не на плату гражданам за посещение религиозных церемоний и представлений, но на создание войска, способного улучшить обороноспособность государства [1747]. Он говорил афинянам, что они выродились и измельчали, растеряв воинские доблести своих предков. Он отказывался признать, что раздоры и войны лишили существование полиса всякого смысла, что единство Греции — веление времени; такое единство, предостерегал он, не более чем фраза, прикрывающая подчинение Греции власти одного человека. Он распознал амбиции Филиппа с первого же их проявления и умолял афинян сражаться за сохранение своих союзников и колоний на севере.

Демосфену, Гипериду и партии войны противостояли Эсхин, Фокион и партия мира. Похоже, что обе стороны получали взятки (одна — от Персии, другая — от Филиппа [1748]) и обе искренне верили собственной агитации. Все были согласны в том, что Фокион — честнейший политик своего времени; то был стоик до Зенона, философский продукт платоновской Академии, оратор, настолько презиравший народное собрание, что, удостоившись в нем аплодисментов, он спросил у друга: «Неужели, сам того не заметив, я сказал что-то неподобающее?» [1749]Он избирался стратегом сорок пять раз, далеко превзойдя рекорд Перикла; он был отличным полководцем, участвовал во многих войнах, но большую часть своей жизни ратовал за мир. Его товарищ Эсхин не был стоиком; он выбрался из нужды и имел приличный доход. В молодости он был учителем и актером, что помогло ему стать ловким оратором; говорят, то был первый гоеческий оратор, с успехом произносивший импровизированные речи [1750], тогда как его соперники писали свои речи заранее. Побывав под началом Фокиона в нескольких стычках, Эсхин усвоил фокионовскую политику, искавшую компромисса, а не войны с Филиппом, а после того, как Филипп заплатил ему за усилия, его приверженность миру превратилась в поучительную страсть.

Демосфен дважды обвинял Эсхина в получении македонского золота, и дважды тот выходил сухим из воды. Однако в конце концов воинственное красноречие Демосфена и приближение Филиппа убедили-таки афинян забыть на время о раздаче зрительских денег, чтобы использовать их для войны. В 338 году была спешно собрана армия, выступившая на север, чтобы сразиться с фалангами Филиппа у беотийской Херонеи. Спарта помочь отказалась, но Фивы, чувствовавшие пальцы Филиппа на своем горле, направили свой Священный отряд биться бок о бок с афинянами. Все триста бойцов отряда остались на поле боя. Афиняне дрались почти столь же отважно, но они слишком долго ждали и не были подготовлены к столкновению с модернизированной македонской армией. Они дрогнули и бежали перед лесом надвигающихся копий, и Демосфен бежал вместе с ними. Восемнадцатилетний сын Филиппа Александр проявил бесшабашную отвагу, предводительствуя македонской конницей, и стяжал в тот злополучный день боевую славу.

Победитель Филипп был великодушен, как истинный дипломат. Он казнил в Фивах нескольких вожаков антимакедонской партии и организовал олигархическое правительство из своих фиванских сторонников. Но он освободил две тысячи взятых им афинских пленников и отправил обаятельного Александра и рассудительного Антипатра предложить мир на том условии, что Афины признают его военачальником всех греков против общего врага. Афины, ожидавшие куда более жестких требований, не только выразили согласие, но и провели постановления, в которых расточали комплименты новому Агамемнону. Филипп созвал в Коринфе синедрион , или конгресс, греческих государств, образовал из них федерацию наподобие Беотийского союза (в нее не вошла Спарта) и обрисовал свои планы, касавшиеся освобождения Азии. Он был единогласно избран предводителем этого похода; все государства обещали Филиппу поддержку бойцами и оружием и заверили его в том, что ни один грек никогда не выступит против него. Эти жертвы были ничтожной платой за то, чтобы удержать его на расстоянии.

Битва при Херонее имела неисчислимые последствия. Единство, прийти к которому Греция не смогла, было наконец достигнуто, но лишь силой наполовину чужеземного оружия. Пелопоннесская война выявила неспособность Афин объединить Элладу; последующие годы доказали бессилие Спарты, а фиванская гегемония тоже, в свой черед, потерпела крах; война армий и классов обескровила полисы и сделала их неспособными защищаться. В таких обстоятельствах им еще посчастливилось обрести столь благоразумного завоевателя, который предлагал удалиться со сцены своей победы и сохранить за побежденными значительную долю свободы. И действительно, Филипп, а после него Александр бдительно охраняли автономию государств — членов федерации, дабы ни одно из них, поглотив другие, не усилилось настолько, чтобы вытеснить Македонию. Одну великую свободу — право на революцию — Филипп все же отнял. Он был искренним консерватором, который считал незыблемость собственности непременным стимулом предпринимательства и необходимой опорой правительства. Он убедил коринфский синод внести в федеративный договор статьи, гарантирующие от любого изменения государственного строя, любой социальной трансформации, любых политических репрессалий. Во всех государствах он использовал свое влияние для поддержания права собственности и покончил с конфискационным налогообложением.