Эккехард Клюг - Княжество Тверское (1247–1485 гг.)

По сведениям новгородского летописца, Александр отдал приказ убивать татар, а заодно с ними татарских и волжско-булгарских купцов в Твери и других городах [516].

Чолхан, с которым в Твери был большой отряд, целый день сражался против тверичей. К вечеру, когда Александр начал одолевать, посол отступил в княжий двор и укрепился там. В конце концов Александр приказал поджечь двор, и Чолхан вместе со своими людьми нашел смерть в огне [517].

Еще одни, до сих пор не принимавшийся во внимание источник подтверждает, что Александр не остался в стороне от борьбы после начала сражения: это генеалогия Нащокиных, принадлежавших позднее в Московском царстве к наиболее знатным семействам. Согласно генеалогическим заметкам, их предок прибыл к Александру в Тверь от немцев. У него был сын Дмитрий, позднее перешедший на московскую службу. Свое прозвище, превратившееся позднее в фамилию Нащокиных, этот Дмитрий получил во время сражения с Чолханом:

«Щолхан же утече от них (тверичей) во Твери же на двор великого князя и заперся в сенех своих с своими людьми, тверичи же приступая к сенем и не може его взяти и сожгли сени, и Щелкан с людьми своими был тут, сгорел в сенях, и Дмитрия Нащоку тут у сеней ранили по щеке, на великого князя дворе.» [518]

Участие человека из окружения тверского князя в восстании против Чолхана подтверждает свидетельство новгородского летописца об активном участии Александра в восстании.

Драматические происшествия часто привлекают к себе особое внимание. Эго относится и к событиям, связанным с татарским послом Чолханом, заинтересовавшим многих историков. Так, советский исследователь Н. Н. Воронин включает тверское восстание 1327 г. в преемственный ряд резко отрицательных реакций тверичей на татарское угнетение, так что Тверь выступает у него в качестве главного центра сопротивления «монгольскому игу» [519]. Первым доказательством второго тезиса по Н. Н. Воронину применительно к концу XIII — началу XIV вв. являются оборонительные мероприятия Твери против Дюденевой рати (1293 г.). Обстоятельно рассмотренное выше летописное сообщение об этих событиях свидетельствует скорее не о решительной оппозиции татарам, а о силе отчаяния, подчас вызываемой к жизни превосходством агрессора в силе военной. Второй аргумент Н. Н. Воронина касается антитатарских черт «свода 1303 г.» Однако предположение о тверском характере этого свода, положенное Н. Н. Ворониным в основу своей аргументации, было уже убедительно опровергнуто в источниковедческой главе дайной работы. Третье и последнее доказательство, привлекаемое Н. Н. Ворониным, относится к «Песне о Щелкане», произведению средневекового русского фольклора. Предводителями и героями восстания в этой песне изображаются Борисовичи, возможно потомки первого тверского тысяцкого [520]из рода Шетневых [521]. В соответствии с концепцией Н. Н. Воронина. Борисовичи представляли антитатарское движение в Твери, во главе которого стояли люди из городской верхушки.

Другие авторы также подчеркивают значение «Песни о Щелкане» как исторического источника [522]. Интерпретаторы песни в целом сильно преувеличивают народный характер восстания как выступления против чужеземного ига, вплоть до утверждения И. У. Будовница о том, что тверичи помешали своим выступлением планам Орды установить над Русью свое непосредственное владычество [523]. И. У. Будовниц принимает здесь за чистую монету приукрашенное изображение событий, типичное для поздних летописцев и компиляторов [524]. При этом его интерпретация восстания 1327 г. находится в вопиющем противоречии с предложенным им в той же работе изображением предыстории восстания, связанной с битвой при Бортенево (1317 г.), когда Юрий Московский вместе с Кавгадыем огнем и мечом прошел по Тверской земле. Говоря об этом сражении И. У. Будовииц даже ни словом не упоминает простой народ, наверняка наиболее всего пострадавший от московско-татарского набега; упоминает же он, напротив, «кашинских бояр», которые, по его мнению, присоединились к княжескому войску, когда под угрозой оказались их собственные владения [525].

Все же время от времени «Песня о Щелкане» подвергается источниковедческой критике, расшатывающей подобную интерпретацию ее текста. Так, А. Д. Седельников и А. А. Зимин защищают тезис, согласно которому «Песнь о Щелкане» представляет собой скрытую сатиру на время правления царя (Ивана IV) [526]. Попытка Я. С. Лурье интерпретировать изображения на рогатине великого князя тверского Бориса Александровича (1423–1461 гг.) как иллюстрации к «Песне о Щелкале» [527](в этом случае текст песни, естественно, не может иметь отношения к Ивану Грозному (1547–1584 гг.)) не бесспорна [528].

В этой связи в первую очередь заслуживают внимания выводы научной дисциплины, обладающей большей компетенцией при оценке произведений подобного жанра, чем историческая наука: советский фольклорист Б. Н. Путилов убедительно показал, что различные варианты «Песни о Щелкане» всего лишь используют сюжет «щелкановщины» [529], чтобы изобразить время татарского господства; на фактическую точность они при этом не претендуют, преследуя чисто художественные цели. Хотя Борисовичи и представлены при этом как «народные вожди», все же, как констатирует Б. Н. Путилов, они являются лишь «плодом художественного вымысла» [530]. Поэтому «Песня о Щелкане» применительно к событиям 1327 года не имеет источниковедческой ценности. Тем самым устраняется третье и последнее доказательство, приводимое Н. Н. Ворониным в пользу особо выраженных антитатарских настроений, свойственных населению Твери.

В отличие от советских авторов, обсуждающих прежде всего уже указанные аспекты темы, Д. Феннел исходит из иной постановки вопроса, а именно: как следует оценивать выступление против Чолхана в контексте противоречий между Тверью и Москвой? Отвечая на этот вопрос, он выдвигает далеко идущую гипотезу.

Дж. Феннел предполагает, что хан Узбек поставил Александра Михайловича великим князем в 1326 г. вероятно лишь потому, что он хотел «дать ему веревку достаточной длины, чтобы тот повесился» [531], «чтобы уничтожить его и его княжество» [532]. Но разве хан не мог уничтожить Александра вместе с его княжеством без наделения тверского князя великокняжеским ярлыком? А кроме этого вскоре стало ясно, что татары и не намеревались полностью уничтожать Тверское княжество, несмотря на предпринятую ими после восстания карательную экспедицию против Твери.

Не менее сомнительным является и предположение о том, что вызывающее поведение Чолхана в Твери было связано с интригами московского князя Ивана Даниловича [533]. Хотя эта «гипотеза заговора» и имеет наглядный прообраз в тесных отношениях Юрия Даниловича с Кавгадыем, все же конкретных указаний на факт встречи Ивана с Чолханом на Руси нет. Речь может идти лишь о возможности сговора во время пребывания Ивана в Орде во второй половине 1325 г.; в это время у хана был также и Александр Михайлович, вернувшийся на Русь, как уже упоминалось, с ярлыком на великое княжение осенью или зимой того же года. В заключение следует задаться вопросом, с какой стати Чолхан должен был идти на риск ради успеха провокации, за которую ему пришлось поплатиться жизнью? Ради надобностей Ивана Московского? Или по приказу Узбека, меньше чем год назад лично поставившего в Орде Александра Михайловича великим князем? Если хан действительно имел дурные намерения относительно Александра, то «веревку подходящей длины» он вполне мог отыскать и при собственном дворе.