Павел Уваров - Варфоломеевская ночь: событие и споры

Хотя "торжественный въезд" представлял собой ритуал подчинения, его часто расценивают в терминах контракта [256]. Но применение понятий контракта и союза нуждаются в особых пояснениях. Идея "союза" воспринималась почти буквально. Так, 16 августа 1564 г. Екатерина Медичи писала генеральному лейтенанту Парижа (маршалу Монморанси), что "мнение короля и мое таково, что город и мы суть одно и то же" [257]. Союз, понимаемый как устранение различий между телами, относится к числу корпоративных таинств государства, которые лишь весьма условно можно связать с понятием контракта, слишком уж далек такой "союз" от теории естественного права. Ведь последнее не предполагает диалектики единства в различиях, резюмированной теорией "мистического тела", в котором король является главой, а королевство членами.

Парламент, встречая короля вне городских стен, провозглашал тем самым, что он идентифицирует себя с политической персоной суверена, являясь его правосудием. Торжественный обед во Дворце правосудия, которым заканчивалась вся церемония, означал, что король молчаливо подтверждал подобное делегирование части своей сущности Парламенту.

Поднесение купеческим прево ключей от города (ритуал подчинения-сдачи) венчалось принятием королем и королевой в дар изделий парижских ювелиров (ритуальное утверждение связей патроната).

Особая процессия духовенства встречала короля перед собором Нотр-Дам, в котором при закрытых дверях монарх произносил клятву, по существу повторяя присягу, приносимую королем в церкви во время коронации. Именно в Париже, в столице королевства, надо было подтвердить суть королевской власти, предполагавшей, что король будет вести себя "наихристианнейшим образом" [258].

Вся церемония призвана была показать, что суверен будет уважать теологоорганицистскую природу своей власти, ведя себя как глава политического тела, уважая функции каждого члена. Юристы старого порядка умело доказывали неконтрактный характер коронационной присяги [259]. И действительно, сущность церемониала отнюдь не сводилась к заключению договора, понимаемого как результат добровольной сделки субъектов, наделенных независимой политической волей. Речь шла скорее о тавтологическом провозглашении сущностей — король обещал быть королем, т. е. поступать по-королевски, и следить за тем, чтобы королевство было королевством, а столица — столицей. Король заставлял признать, что он есть "натуральный сеньор королевства" или, если угодно, что он сам будет его хранителем, подобно святому патрону. И чем более реальной была угроза конфликтов, тем сильнее звучали эти постулаты таинств корпоративной монархии, провозглашаемые при помощи слов или церемониальных жестов.

По свидетельству автора "Дневника парижского буржуа", в первой половине XV в. в появлении балдахина, который несли над королем во время "торжественного въезда", современники усматривали аналогию с балдахином, украшавшим Святое причастие во время праздника "Тела Господня", чествовавшего королевскую власть Христа [260]. Связь парижан с королем была метафорически опосредована связью с Богом. На слиянии королевского и божественного покоился "почти иерусалимский" статус столицы королевства [261].

В ту самую судьбоносную эпоху, которая воспоследовала за восстановлением Карлом VI городской корпорации (т. е. "корпуса", "тела" города), в 1412 г., по свидетельству "Хроники монаха из Сен-Дени", "парижане всех сословий со слезами на глазах радовались тому, что королевский город, мать городов всего королевства, почтена была визитом столь великого числа тел святых" [262]. А вот одно из характерных свидетельств, в изобилии встречающихся в "Дневнике парижского адвоката Версориса": 26 июня 1524 г. "из Сен-Шапель (Святой капеллы) была вынесена в Париж драгоценная голова монсеньора Иоанна Крестителя, каковая с того времени, как король Людовик XI украсил ее и придал ей нынешний богатый вид, не извлекалась и не выносилась во время процессий. Почетная процессия доставила ее в церковь Сен-Жан" [263]. В июне 1611 г. вынос мощей святой Женевьевы торжественной процессией рассматривался как счастливое событие, равно как и то, что в кортеже участвовала рака святого папы Клемента, одного из святых патронов церкви Сен-Северен, "архипресвитерского прихода университетского квартала", не выносившаяся в Париж с 1580 г. [264]Эти три произвольно выбранных примера иллюстрируют роль святых мощей, рассматриваемых в качестве "даров Бога, который попустил обнаружить их как вестников отпущения и прощения". Причем роль и сила святого "в общине заключена, главным образом, в решимости последней поверить в то, что она сочтена Богом достойной того, чтобы ей было явлено присутствие святого" [265].

Оригинальность парижских святых реликвий заключалась в том, что они принадлежали к двум различным системам — королевской и общинной, связь между которыми позволяла вести постоянный мистический диалог между монархией и городом. Топографически этот диалог разворачивался, с одной стороны, между аббатством Сен-Дени и Сен-Шапель, расположенной в Дворце правосудия, и собором Нотр-Дам вместе с приходскими церквями — с другой. Встреча обеих систем служила поводом для прославления парижской общины, вплоть до того времени, как "ритуальная революция" не разрушила эту систему и коллективная связь с сакральным начала уступать место новым, политически контролируемым формам набожности и новым формам демонстрации взаимозависимости.

Корпоративный католицизм конструировался прежде всего вокруг убеждения ( énoncé ) о слиянии Corpus Christi (Святых даров) с Богом, что перемещало божественность с небес в самое сердце общины. Второе убеждение, связанное с первым, основывалось на том, что всякий образ святого, а уж тем более его мощи или иные реликвии не столько представляют, сколько провозглашают реальное присутствие святого. Доказательства истинности этих убеждений заключались в чудесах, творимых благодаря благочестию, которое порождал образ. Сила молитвы верующих полноценно участвовала в чуде: отличие образа от идола и было в безрезультатности молитв, обращаемых к последнему [266]. Рациональность католической корпоративной символики носила кольцевой характер, но оттого не была менее убедительной для современников и служила надежным руководством для политического действия. В Париже "гражданская религия" ( la " religion civique ") освящала сложную и благодатную социальную почву, сдобренную разнообразием очагов поклонения.

Культ первых парижских святых мучеников — Дионисия, Элевтра и Рустика — лег в основу создания династического святилища в аббатстве Сен-Дени, тесно ассоциируемого с французской монархией [267].