Павел Уваров - Варфоломеевская ночь: событие и споры

Gauchet M . L’Etat au miroir de la raison d’Etat: la France et la Chrétienté // Raison et déraison d’Etat. Histoires et theories sur la raison d’Etat aux XVIe et XVIIe siècles. P., 1996. P. 193–244.

Babelon Е . Les bourgeois du roi au Moyen Age, thèse de l’Ecole des Chartes, 1878 // (Arch. Nat. AB XXVIII 197).

См. работы, уже ставшие классическими: Trexler R.C. Public Life in Renaissance Florence. N.Y., 1980; Muir E . Civic Ritual in Renaissance Venice. Princeton, 1981, а также те, что относятся к французским городам: Schneider R.A . The Ceremonial City. Toulouse Observed 1730–1780. Princeton, 1995; Davis N.Z . The Sacred and the Body Social in Sixteenth-Century Lyon // Past and Present. 1981. Vol. 90. P. 40–70.

Этот аспект средневековой политической теологии, особенно тот вклад, что внес в него Фома Аквинский, разъяснен в кн.: Kantorowicz Е . Les deux corps du roi. P., 1989. P. 145–227. Применительно к корпоративной концепции королевства и королевской власти см.: Barbey J. La fonction royale. Essence et légitimité d’après les Tractatus de Jean de Terrevemille. P., 1983. См. также общий очерк: Black A . Guilds and Civil Society in European Political Thought from the Twelfth to the Present. Itaca, 1984.

Cм.: Vauchez A . Patronage des saints et religion civique dans l’Italie communale // Les laïcs au Moyen Age. Pratiques et experiences religieuses. P., 1987. P. 163–186.

В принципиально важной для нас работе обобщающего характера ( Torre А . Il consumo di devozioni. Religione e communita nelle campagne dell’Ancien Regime. Venise, 1995) разделяются практики, связанные с жизнью и связанные со смертью. Первые (крещение, причастие) носили главным образом индивидуальный характер и особо ценились церковными учреждениями, действующими в духе Тридентского собора, вторые же были призваны обеспечивать социальное воспроизводство (Ibid. Р. 334).

Diefendorf В. В . Benath the Cross. Catholics and Huguenots in Sixteenth-Century. Paris; Oxford, 1991. P. 48. Это исследование на сегодняшний день остается самым глубоким и убедительным анализом социального и религиозного восприятия парижанами своего города накануне Религиозных войн. В особенности ценным представляется описание парижских католических ритуалов (Ibid. Р. 28–48).

Coetlogon A. de, Tisserand L.-M . Les armoiries de la ville de Paris. P., 1874. T. 1. P. IV.

Giesey R.E . The Presidents of Parlements at the Royal Funeral // Sixteenth Century Journal. 1976. № 7. P. 25–34.

Pastoureau M . Emblèmes et symboles // Couleurs, images, symboles. P., 1989. P. 40–47.

Registres des délibérations du Bureau de la Ville. (Далее: R.D.B.V.) / Ed. A. Tuetey. P., 1888. T. 2. P. 88.

Corrozet G . Les antiquitez histoire et singularitez de Paris, ville capitale du royaume de France. P., 1550. Об этом описании герба Ролан Мунье сказал, что оно — "символ молчаливого контракта между королем и парижанами" ( Mousnier R . Paris au XVIIe siècle. P., 1969. P. 113–117).

Цит. no: Guené B . Villes, bonnes villes, cités et capitales // Etudes d’histoire urbaine. Tours, 1989. P. 259–265.

Подобные метафоры родились по аналогии с утверждением Рима в роли "всеобщей родины христиан" еще в XIII в. (quia Rona est communis patria. Sic corona regni communis patria quia caput). Цит. пo: Post G . Studies in Medieval Legal Thought, Public Law and the State (1100–1302). Princeton, 1957. P. 446. О роли метафор как идеологических матриц см.: Descimon R . Les fonction de la métaphore du mariage politique du roi et de la république France XV–XVIII // Annales E.S.C. 1992. Vol. 47. P. 1127–1147.

R.D.B.V. P., 1902. T. 8. P. 194.

Chiffoleau J. Les processions parisennes de 1412. Analyse d’un rituel flamboyant // Revue historique. 1990. Vol. 235. P. 37–76.

R.D.B.V. P., 1896. T. 4. P. 92.

Kantorowicz E . Op. cit. P. 146–155; Yardeni M . Le mythe de Paris comme élément de popagande à l’époque de la Ligue // Paris et Ille-de-France. Mémoires. 1972. Vol. 20. P. 62.

Montaigne M . Essais. P., 1962. T. III. P. 950.

Eloges et dicours sur la triomphante reception du Roy. P., 1629. P. 56.

Bryant L.M . The King and City in Parisian Royal Entry Ceremony. Genève, 1986. P. 73–83. Автор отмечает двойственную природу этого ритуала, но считает, что она была характерна только для периода 1350–1431 гг.

Убедительную критику традиций церемониалистской школы, ссылающуюся на авторитет Клифорда Гиртца и Эрнста Канторовича, см.: Boureau A . Les cérémonies royales française entre performance juridique et competence liturgique // Annales E.S.C. 1991. Vol. 46. P. 1253–1264.

B 1549 г. первый президент Парламента Пьер Лизе говорил Генриху II: "Сир, было бы весьма достойно Вашего королевского величества, чтобы Вы, после свершения прекрасного и триумфального въезда, соизволили согласно достославным обычаям предшествующих королей явиться в свою суверенную консисторию, каковой является ваша верная и покорнейшая парламентская курия" ( Brown E.A.R., Famiglietti R.C . The Lit de Justice: Semantics, Ceremonial, and the Parlement of Paris 1300–1600. Sigmaringen, 1994. P. 81–84).

Инверсия церемониального порядка, в частности "церемониальный кризис 1610 года", была истолкована сторонниками конституционалистской школы как победа "династической" и "абсолютной" монархии над "французской конституцией" и над "юридической монархией". См.: Giesy R.E . Cérémonial et puissance souveraine France XV–XVIle siècles. P., 1987. P. 38–47; Hanley S. Les lits de justice des rois de France. P., 1991. P. 221–261. Но в действительности импровизированные решения 1610 г., принятые в условиях крайней спешки, просто свидетельствовали об истощении корпоративной концепции монархии. Речь может идти скорее об интеллектуальном упадке scientia juris в правительственных кругах, вписанном в глобальный культурный процесс, нежели о неких продуманных политических проектах.

Chartrou J . Les entrées solennelles et triomphales à la Renaissance (1484–1551). P., 1928. P. 5–17. Шартру помещает "критический момент, когда языческий Рим возобладал над средневековьем", между 1530 и 1532 г. См. также: Lecoq А .-М. Francois ler imaginaire. Symbole et politique à l'aube de la Renassance Française. P., 1987. P. 482–491. Этот автор считает, что между христианским образом короля и его обликом римского императора не было противоречий. Однако утверждая, что "большая часть дискурса не была предназначена для народа, но в первую очередь для человека власти и создавалась людьми, которые претендовали на то, чтобы дать королю услышать глас народа", он недооценивает тайну корпоративного государства, которая превращала короля в представителя ( représentant ) королевства, а общину — в представительницу короля-королевства ( la représentante du roi-royaume ).

Boutier J., Dewerpe A., Nordman D . Un tour de France royal. Le voyage de Charles IX (1564–1566). P., 1984. P. 293–307; Arnade P J . Secular Charisma, Sacred Power: Rites of Rebellion in the Ghent Entry of 1467 // Handelingen des Maatschappij voor Geschiedenis en Oudheidkunde te Gent. 1991. Vol. 45. Последняя работа дает интересный пример диссонанса между "радостным въездом" ("ритуалом единения города и государя", "церемонией корпоративной природы") и городской гражданской процессией, вылившейся в восстание против городских властей и против Карла Смелого.

Lettres de Catherine de Médicis. T. 2. 1563–1566. P., 1885. P. 219.

Уже в 1350 г. клятву считали традиционной (хотя это и не соответствовало действительности), и Генрих II приносил ее в 1549 г. Произнес ее и Карл IX, правда, несколько лет спустя после коронации, в 1571 г. Но Генрих III порвал с этой традицией. Понятно, что особые обстоятельства въезда в Париж Генриха IV лишили его возможности соблюсти старый церемониал присяги. Но и Людовик XIII клятву церкви произносил вне связи с "торжественным въездом".