Глеб Абрамович - Князья Шуйские и Российский трон

Давая оценку происшедшим событиям, нельзя не остановиться на позиции известного советского исследователя И. И. Смирнова, книга которого, посвященная раннему периоду жизни и царствования Ивана IV, в целом, безусловно, высоко оценивается специалистами и пользуется популярностью у любителей отечественной истории. Но, на наш взгляд, И. И. Смирнов несколько увлекается объективизацией событий. Так, анализируя сообщение летописи о личной приязни Ивана IV к Федору Воронцову из-за ненависти Шуйских к этому князю, он утверждает, что эти слова «являются лишь традиционной формулой, определявшей ту видную роль, которую, очевидно, Воронцов играл в правящих кругах; ибо в это время сам Иван не мог еще принимать никакого действительного участия в политических, делах (ему было всего 13 лет)» [215] Смирнов И. И. Очерки… С. 98. . Но мы уже говорили, что Иван в этом возрасте был не по годам развитым юношей. К тому же фаворитизм Федора Воронцова не вызывает никакого сомнения, так как после возвращения из ссылки он сразу же становится особо приближенным человеком при великом князе. Точку зрения И. Ил Смирнова на личность Ивана опровергает и заключительная фраза летописца: «…и от тех мест начали боляре от государя страх имети».

Нельзя согласиться с И. И. Смирновым и в оценке личного влияния Шуйских на ход политических событий, тем более его суждения вступают в полное противоречие с источниками. Так, Никоновская летопись, описывая события 1542 г., сообщает: «А князь Иван Шюйской тогда бе в Володимер послан стояти бережения для от Казаньских людей; и князь Иван Шюйской в Володимире многих детей боярских к целованию привел, что им быти в их съвете. И срок бояре учинили Ивану Шюйскому и его съветникам быти в Москве из Володимера генваря 3, в понедельник», [216] ПСРЛ. Т. 8, ч. 1. С. 140–141. и «князь Иван Шюйской тое же ночи пригонил из Володимера».

Большую роль в восстановлении Ивана Васильевича на регентство, а также в сведении митрополита Иоасафа и постановлении на митрополию новгородского архиепископа Макария сыграло издавно преданное фамилии Шуйских новгородское дворянство [217] ПСРЛ. Т. XIII., ч. 2. С. 41. .

И. И. Смирнов, умалчивая о роли Ивана Шуйского в организации похода, пишет: «Именно дворянская, "рать", пришедшая в Москву из Владимира, и явилась той основной боевой политической силой, опираясь на которую бояре-заговорщики свергли Бельских, Иоасафа и их советников» [218] Cмирнов И. И. Очерки. С. 95. . Умолчав о роли Ивана Васильевича Шуйского в организации похода, И. И. Смирнов далее развивает концепцию о «случайном» характере вторичного возвращения Ивана Шуйского к власти. Он пишет: «Итак, по своим движущим силам движение 1542 г. было антибоярским, и в этом заключалось его основное отличие от более ранних боярских переворотов». А Шуйские, по мнению автора, использовали лишь «в своих групповых интересах (против Бельских) движение, направленное против боярской олигархии в целом. В этом смысле можно сказать, что приход Шуйских к власти в результате событий 1542 г. — явление "случайное" — случайное в том отношении, что оно не выражало собой основной сущности январских событий» [219] Там же. . Но в чем заключалась эта «основная сущность», А. А. Смирнов, на наш взгляд, объяснить не смог.

Противопоставляя митрополита Макария Шуйским, автор «Очерков…» обходит молчанием тот факт, что Макария пригласили на митрополичью кафедру по рекомендации Ивана Васильевича Шуйского, с которым у того сложились нормальные отношения, а враждовал Макарий с Андреем Шуйским. Доказывая реакционность политики Шуйских, И. И. Смирнов, как и многие другие историки, сводит воедино два различных периода правления и две разные ветви фамилии Шуйских, допуская тем самым серьезную ошибку. Так, подводя итог вторичному приходу к власти И. В. Шуйского, он пишет: «"Случайность" прихода Шуйских к власти очень хорошо видна из того, что им удалось удержать ее в руках всего лишь год, а уже в следующем, 1543 г., лидер Шуйских — кн. А. М. Шуйский был свергнут и казнен» [220] Там же. . И здесь ошибается автор в сроках: Шуйские на этот раз держались у власти не один год, а два: с начала 1542 г. по конец декабря 1543 г., причем почти 4 месяца у власти стоял Иван Васильевич, а остальное время — Андрей Михайлович.

Деятельность Васильевичей по социально-политической направленности не только не противоречила деяниям Ивана III и Василия III, но и являлась их прямым продолжением, что убедительно доказал анализ разносторонних источников, в частности, летописей, разрядных и писцовых книг. Скажем больше: ни московские, ни новгородские, ни псковские летописи не дают даже малейшего намека на личные, корыстные интересы братьев Васильевичей в их деятельности. К Андрею Михайловичу же летописцы относятся по-иному. В летописях не содержится сведений о его государственной деятельности, а лишь осуждаются его непомерное властолюбие и стяжательство, граничащее с разбоем. Так что, на каш взгляд, для более точной оценки правления Шуйских его следует разбивать на два периода: правление братьев Васильевичей и правление братьев Михайловичей.

Обратимся теперь к другому, относящемуся к этому периоду источнику, который в течение двух веков, с легкой руки Н. М. Карамзина, гипнотизировал подавляющее большинство как дореволюционных, так и советских историков. Речь идет о переписке Ивана Грозного с князем Андреем Курбским, в частности о его первом письме.

Излив в своем послании бесчисленные обвинения в адрес самого Андрея Курбского и всех его родных и близких, Иван переходит к описанию проступков князей Шуйских. Он пишет: «И тако князь Василей и князь Иван Шуйские самовольством у меня в бережении (в опекунах. — Г. А .) учинилися, и тако воцаришася; а тех всех, которые отцу нашему и матери нашей были главные изменники, ис понимания (поимания. — Г. А .) их выпускали, и к себе их примирили. А князь Василей Шуйской на дяди нашего княж Андрееве дворе учал жити, и на том дворе, сонмищем июдейским, отца нашего и нашего дьяка ближнего Федора Мишурина изымав и позоровавши, убили; а князя Ивана Федоровича Вельского и иных многих в разные места заточиша, и на Церковь вооружашася, и Данила митрополита, сведше с митрополии, и в заточение послаша; и тако свое хотение во всем учиниша, и сами убо царствовати начата. Нас же с единородным братом моим, святопочившим Георгием, питати начата яко иностранных или яко убожейшую чадь. Мы же пострадали во одеянии и в алчбе! Во всем бо сем воли несть; но вся не по своей воли и не по времени юности. Едино вспомянути: нам бо в юности детская играюще, а князь Иван Васильевич Шуйской седит на лавке, лохгем опершися о отца нашего постелю, ногу положа на стул, к нам же не прикланяйся не токмо яко родительски, но ниже властельски, рабское ничто же обретеся. И такова гордения кто может понести? Каково же исчести таковая бедне страдания многа, еже от юности пострадах? Многажды же поздо ядох не по своей воле! Что же убо о казнах родительского ми достояния? Вся восхитиша лукавым умышленном, будто детем боярским жалование, а все себе у них поимаша во мздоимание, а их не по делу жалу юч и, верстая не по достоинству; а казну деда нашего и отца, нашего себе поимаша, и тако в той нашей казне исковаша себе сосуды златыя и сребреныя и имена на них родителей своих возложиша, бутто их родительское стяжание; а всем людем ведомо: при матери нашей у князя Ивана Шуйсково была шуба мухояр зелен на куницах, да и те ветхи; и коли б то было их старина, и чем было сосуды ковати, ино лутчи шуба переменити, а в исходке сосуды ковати. Что же о казнах дядь наших глаголати? Но все себе восхитиша. По сем же на грады и села возскочиша, и тако горчайшим мучением многообразными виды имения ту живущих без милости пограбиша. Соседствующих же от них пакости кто может исчести? Подовластных же всех аки рабы себе вотвориша, рабы же своя аки вельможи сотвориша; правити же мнящеся и строити, и, вместо сего, неправды и нестроения многая устроиша, мзду же безмерну ото всех сбирающе, и вся по мзде творяща и глаголюще.