Андрей Прокопьев - Германия в эпоху религиозного раскола. 1555–1648

Еще одним важным учреждением был княжеский суд. В курфюршеских землях уже давно существовала практика non appellando, не позволявшая подданным апеллировать на решения надворного суда к имперским учреждениям. В этом была одна из причин усиления роли судебных инстанций в больших княжествах. В крупных владениях суд развивается к началу XVII в. в многоступенчатую систему с филиалами в провинции. Классическим примером здесь была Саксония с центральным курфюршеским судом в Дрездене и двумя филиалами в Лейпциге и Виттенберге. Кадры комплектовались преимущественно за счет аноблированных выпускников юридических факультетов с весьма высокой профессиональной компетенцией.

Безусловно, в ходе XVI — начале XVII в. наблюдается рост профессионализации судебных кадров, что, впрочем, не означало торжества римского права и рождения современной судебной системы. Напротив, в конфессиональную эпоху зримей предстала немецкая особенность юридической системы: римское право влияло на техническую организацию судопроизводства, на процесс, но не на закон. Руководствовались по-прежнему нормами обычного права, в зависимости от региона — саксонского или швабского. Особенно заметным правовой консерватизм был у лютеранских князей с их ярко выраженным желанием следовать «старой, доброй традиции».

Конфессиональная эпоха, бесспорно, наложила свою печать на облик двора. В целом акцентируется значение духовного окружения князя. Уже давно идущие споры по поводу размеров влияния конкретных лиц на государей (Вильгельма Ламормэна — на Фердинанда II, Адама Концена — на Максимилиана Баварского, Абрахама Скультета — на курфюрста Фридриха V Пфальского или Гоэ фон Гоэннегга — на Иоганна Георга I Саксонского) позволяют констатировать если и не прямую зависимость политики от голоса церкви, то, по крайней мере, глубокую ответственность перед мнением духовных наставников. Двор испытывал мощную религиозную унификацию. Характерный пример являла резиденция Габсбургов: чтобы приобрести более или менее престижную придворную должность в Вене или Праге, требовалась конвертация в католицизм. Искусственное сохранение на высших постах иноверцев осуществлялось, как правило, лишь исключительной протекцией князя, зачастую — с молчаливого неодобрения большинства придворных, принадлежавших к территориальной конфессии. Иллюзорно значимые позиции иноконфессиональных меньшинств при дворе исчезали почти мгновенно вместе с переменой правления, влекшей прекращение старой протекции. Пример Дрездена времен Христиана I (1586–1591) был одним из ярких: вслед за смертью этого друга кальвинистов на троне рушились карьеры всех его реформатских выдвиженцев. Конфессиональный ригоризм был ясно выражен функционировании придворных штатов. В надворных уложениях в первую очередь фиксировались требования к придворным придерживаться одной веры с князем. Все чины — от гофмаршала и до пажей — обязаны были давать присягу на верность конфессии своего государя и защищать интересы церкви, что считалось равноценным защите княжеского достоинства.

В смысле социальных перемен мы видим на примерах самых крупных княжеских дворов (Вена, Мюнхен, Дрезден, Штуттгарт, Берлин) заметное вытеснение бюргерского элемента с командных должностей. Шел процесс своеобразного « одворянивания » придворных обществ. Столетие, насыщенное гуманистической аурой, учеными традициями, привнесенными академической элитой города, ушло в прошлое. Дворянство уверенно лидировала на всех этажах придворной администрации. Но приток его ко двору следовал в русле определенных нормативов. Княжеская протекция играла прежде всего существенную роль в жизни небогатых и неродовитых дворян. Поэтому двор пополнялся преимущественно выходцами из средних и низших рядов как местного, так и иноземного дворянства. Следствием выступало часто наблюдаемое расширение придворных штатов к началу XVII в.

Характерным явлением стал фаворитизм , представленный в виде прямого покровительства, выделявшего из массы чинов лишь одного. Традиции фаворитизма были неразрывно связаны с протекцией, корпоративной солидарностью сословного общества и восходили к «седому» средневековью. Однако само явление приобретает достаточно большой размах именно к началу XVII в., правда, в определенной немецкой специфике: почти не было женщин в публичном статусе фавориток, а будущие фавориты нередко располагали хорошо подготовленным служебным опытом, авторитетом и признанием. Причем в духе патриархальной традиции княжеская протекция распространялась обычно на всю родню любимцев. Феномен фаворитизма в немецких землях носил четко выраженный мужской, клановый и служебный характер. Немецкие дворы не знали примеров мгновенного взлета карьер от низовых ступеней до высших постов, равно как и заметного влияния «выскочек» на правительственные дела. В глазах современников быть избранным среди многих означало прежде всего признание высоких служебных заслуг и не считалось беспочвенной прихотью господина. Неслучайно, что и само слово — «любимчик», «фаворит» в своем сомнительном, часто негативном значении появится в немецком языке лишь много позднее, в XVIII в.

Немецкий княжеский двор к началу XVII в. все более утрачивал прежнюю конфигурацию относительно узкого круга лиц, обслуживающих нужды территориального государя. Он превращался в представительный форум местной сословной элиты, в сложный социальный организм, начинавший жить отчасти по собственным внутренним законам большой корпорации.

Заключая разговор о дворе, отметим его проблематику, в последние годы особенно оказавшуюся в центре внимания немецких историков. Двумя главными вопросами здесь являются специфика немецкой придворной организации в раннее Новое время и изменение ее социального профиля.

Часть немецких историков склонна находить специфику немецких княжеских дворов в патриархальности и консерватизме, унаследованных от позднего средневековья. Мы наблюдаем не столько революцию придворных структур, сколько эволюцию под тяжким бременем средневековых традиций. В Германии конфессиональной эпохи прослеживалось лишь локальное влияние двух основных типов европейской придворной организации — бургундско-испанской и итало-французской. Кроме Вены и в очень ограниченных размерах Мюнхена (главным образом, в области церемониала), нигде не видно заметного воздействия испано-бургундского прототипа.

Проблема социальной парадигмы двора была впервые ясно сформулирована Норбертом Элиасом в его книге «Придворное общество», изданной в 1969 г. В ней Н. Элиас, правда, на французском примере, определил решающее значение двора для «доместикации» дворянства в качестве клиентелы короля. Двор притягивал посредством королевской протекции провинциальное дворянство, лишал регионы серьезной антикоролевской оппозиции и выступал мощным рычагом центральной монархической власти. Н. Элиас считал двор раннего Нового времени индикатором и генератором крупных перемен в цивилизационном развитии. На немецком материале подобный тезис неоднократно воспроизводился в последующих исследованиях (Г. фон Крюденер, П. Баумгартен, Ф. Пресс и др.), в которых ставилась задача прежде всего показать интегративную роль двора для низшего дворянства. Сквозь призму социальных функций придворной организации историки стремились анализировать и культурные формы придворной жизни, манифистацию двора. Наиболее подробно на локальном венском материале подобный подход продемонстрировали Губерт Эхальт (двор Габсбургов в XVII в.) и Карин Плодек (ансбахский двор в XV–XVIII вв.).