Андрей Прокопьев - Германия в эпоху религиозного раскола. 1555–1648

Несколько иным положение представляется Г. Шмидту. Он считает, что война не была неизбежностью, а скорее результатом стечения трагических обстоятельств, возникших на взрывоопасной почве напряженности. Имелись элементы, сдерживавшие кризис, указывавшие на силы внутреннего единства и стабилизации. Основой для этого, по мнению Г. Шмидта, были тенденции национального самосознания, формирование единого пространства «культурной нации». «У немецкой нации был шанс к единению, который следовало реализовать, но также имелась возможность множеству конфликтов преобразоваться в политическое размежевание и вырваться наружу. Война стала ужасной и продолжительной реальностью — неизбежностью, правда, она не была… Несмотря на длительную войну и фундаментальные опасности, имелись ценности, разделяемые представителями всех конфессий. Различия между протестантскими и католическими областями были в 1620 г. в Германии меньшими, чем можно предположить. В эпоху конфессионализации система ценностей, отлитая в нормативы, создавала универсальную модель поведения, поскольку властители и подданные были объединены общими задачами по поддержанию этой системы. Государственное единство Германии не стояло на повестке дня и раздавались голоса, требовавшие национального согласия на базе культурно-языковых воззрений. Они выражались в большей мере в публицистике и в литературных текстах, нежели в государственных бумагах и актах… Во множестве явленные ценности, такие как немецкая свобода, мир, согласие и единство, добродетель и право указывали по меньшей мере на то, что подданные идентифицировались с этими представлениями, равно как и с Германией, к которой они чувствовали себя вправе апеллировать. Однако все более заметные различия в интересах и соответственно в трактовке кризиса затрудняли объединение с теми силами, к которым был обращен призыв» [ Schmidt , GAR. S. 151].

На вершине имперской политики в последние предвоенные годы мы видим императора Матфея (1612–1619), пожинавшего плоды победы над своим старшим братом. Но перед новым императором оказался старый круг проблем (вопрос о престолонаследии и поиски компромисса в борьбе религиозных партий), что осложнялось распадом традиционных имперских институтов. Так же как и Рудольф, Матфей оказался бездетным, поэтому в первые же годы его правления начались интенсивные переговоры с испанскими родственниками на предмет решения династического вопроса. В силу обязательств, данных испанской короне еще в 1548 г., австрийские Габсбурги в случае угасания старшей линии обязаны были передать престол мадридской родне. В конце концов чувство старой доброй династической солидарности восторжествовало в Австрийском Доме: было достигнуто согласие, по которому в случае смерти бездетного императора корона отходила к младшей штирийской линии в лице эрцгерцога Фердинанда. Последний был в 1617 г . венчан чешской короной, а в 1618 г . — венгерской. Эрцгерцог получил таким образом прямую дорогу к имперскому престолу. С Испанией в 1617 г . был достигнут договор, получивший название по имени испанского посла в Вене графа Оньяте («договор Оньяте»). В соответствии с этим договором Филипп III Испанский отказывался от «эвентуальных» прав на богемскую и венгерскую корону взамен получения владений Габсбургов на берегах Рейна в Эльзасе (т. н. «рейнский коридор», стратегически важный район, позволявший Испании связать свои итальянские владения с Южными Нидерландами). За счет этого соглашения урегулировался важнейший династический вопрос в правящей семье, но обострялась другая проблема: выдвижение кандидатуры Фердинанда Штирийского означало уступку самым радикальным силам немецкого католицизма, видевшим в эрцгерцоге, а теперь — короле чешском оплот католической церкви и бескомпромиссного борца с протестантизмом. Кроме того — и это имело перспективную важность — был сделан еще один шаг на пути «интернационализации» имперской политики за счет сближения с Испанией, которая теперь могла в военно-политическом смысле буквально присутствовать на имперской арене и влиять на внутренние отношения. Освобождаясь, таким образом, от одной проблемы, Империя обременялась другой.

Стиль правления Матфея, его личные способности не внушали больших надежд. С готовностью он предоставлял решение всех болезненных дел своим советникам. В еще большей степени, чем Рудольф, он бежал от повседневной рутины. Авторитет короны не был восстановлен в годы его правления, хотя ему и удалось решить вопрос с наследованием престола. Будучи убежденным католиком, он, правда, никогда не страдал резкой предубежденностью по отношению к протестантским сословиям, но это было лишь предпосылкой возможного компромисса, оставшейся так и нереализованной: император предоставил события их собственному течению.

Кризис по-прежнему держал в параличе важнейшие институты, прежде всего рейхстаг . Хотя император в 1613 г. еще раз созвал общеимперский форум, но на нем не смогли принять никаких существенных решений. Рейхстагу не суждено было собраться вновь вплоть до 1640 г. Острейшие разногласия между конфессиональными группировками исключали компромисс. Возможным выходом могло бы стать оживление переговоров с княжеской элитой в форме княжеских или курфюршеских съездов. Однако для этого требовалась элементарная готовность к диалогу лидеров высшего дворянства по кругу хотя бы самых общих вопросов. Слабоволие на престоле и растущее недоверие между княжескими Домами делали напрасными подобные мечты.

Конечно, имелись факторы, сдерживавшие эскалацию. Сами союзные структуры Унии и Лиги не были избавлены от внутренних противоречий. Расширяя контакты с иноземными дружественными державами, Уния тем не менее становилась внутренне все более рыхлой величиной. Споры вокруг финансирования союзной армии между городами и князьями — членами Унии, равно как и борьба за лидерство, в которой все более зримо проступали черты пфальцской гегемонии, порождали конфликты интересов и расстраивали эффективность союзной структуры. В 1617–1618 гг. внутренний кризис достиг своего предела, речь шла фактически о роспуске всей организации. Слабая финансовая и военная сторона Унии делали проблематичным ее реальный вес во внутриимперской борьбе. Но чем больше пробуксовывала союзная машина, тем решительней становился ревизионизм пфальцской дипломатии, тем активней Пфальц добивался тесного альянса с зарубежными силами, прежде всего с Нидерландами и Англией. Брак Фридриха V на дочери английского короля и тесные партнерские отношения с первым Стюартом демонстрировали готовность Пфальца окончательно дистанцироваться от более или менее приемлемых компромиссов с католическими лидерами в рамках имперских структур.