Борис Флоря - Куликовская битва. Сборник статей

Так, князья Северо-Восточной Руси, получая ярлыки на Владимирское великое княжение, как правило, становились «обладателями» и Великого Новгорода, обретали возможность либо самим направляться на берега Волхова, либо посылать туда своих наиболее влиятельных родственников (обычно старших сыновей). Источники зафиксировали такой порядок в отношении почти всех князей, занимавших владимирский стол во второй половине XIII–XIV в. [467]

То же самое можно сказать и о правителях Литовско-Русского государства, которые по мере разрастания этого государства за счет русских земель стали все чаще претендовать на право отправки на берега Волхова своих князей-наместников, т. е. на то право, которым широко пользовались в XIV в. князья Владимирского великого княжения, а в XII — начале XIII в. пользовались, как известно, представители других «великих княжений» (князья киевские, черниговские и т. д.). Присутствие князей Литовско-Русского государства в Великом Новгороде начиная с 30-х годов XIV в. становилось довольно частым явлением. В числе князей, представлявших интересы Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтийского на Волхове, можно назвать Нариманта Гедиминовича (1333 г.), Александра Наримантовича (1338), Юрия Наримантовича (1378–1380), Патрикея Наримантовича (1383–1386), Семена Лугвеня Ольгердовича (1389–1392, 1407–1412) и др. [468]

Видимо с использованием этой традиции было связано и командирование Казимиром на берега Волхова в 1470 г. киевского князя Михаила Олельковича, так как и сам факт тесного сотрудничества этого князя с домом Борецких (сотрудничества не на «униатской», а на православной основе) [469].

Не приходится сомневаться в том, что ярлыки на русские земли, выдававшиеся крымскими ханами правителям Литовско-Русского государства в начале XVI в. (но восходившие по всем данным к ярлыкам более раннего времени, во всяком случае к эпохе Тохтамыша и Хаджи-Гирея), хорошо учитывали эту устойчивую традицию политической жизни русской земли. Так, перечисляя конкретные центры русских земель, «передаваемых» правителям Великого княжества Литовского, ханские ярлыки в этом перечне постоянно называли Великий Новгород и Псков [470]. То, что упоминание в ярлыках Новгорода и Пскова фиксировало существование вышеуказанной традиции и отнюдь не являлось какой-то случайной оговоркой, подтверждается присутствием данной формулы во всех сохранившихся копиях этих документов. Об этом же, по существу, говорило и наличие близких формул в некоторых летописных рассказах по поводу передачи ордынскими ханами «прав» на русские земли тем или иным правителем восточноевропейских государств. Весьма характерным в этом смысле оказывается присутствующий во многих летописях рассказ о переговорах Тохтамыша с Витовтом накануне битвы на Ворскле (1399 г.), рассказ о достигнутом между ними соглашении по территориальным вопросам, соглашении, в котором специально оговаривалась дальнейшая судьба Великого Новгорода и Пскова как обязательного «придатка» одного из «великих княжений», как составной части будущего обширного государства Витовта в Восточной Европе [471].

Однако, несмотря на очевидные указания вполне достоверных источников о существовании традиции передачи Новгорода во владение одному из «великих княжений», о широком использовании Ордой этой традиции в своих политических интересах, в историографии существуют попытки иначе смотреть на эти документы [472].

Таким образом, подтверждаемая ярлыками традиция сотрудничества Великого Новгорода с усиливающимся «великим княжением» обнаружила себя и в развитии московско-новгородских отношений в 1381 г.

Еще труднее выявляется характер сложившихся в 1381 г. отношений Москвы с Нижним Новгородом. У нас есть лишь косвенные данные о возможно намечавшемся в ту пору сближении суздальских князей с московским правящим домом. Показательным, например, был тот факт, что нашествие Тохтамыша летом 1382 г. на Северо-Восточную Русь началось с угрозы Нижнему Новгороду [473], что как будто предполагало соответствующие связи последнего с Москвой в 1381 — начале 1382 г. Проливает какой-то свет на тогдашнюю позицию Нижнего Новгорода и положение суздальского епископа Дионисия в эти годы. Если в период, предшествовавший Куликовской битве, Дионисий, поддержанный Ордой и нижегородскими князьями, энергично добивался предоставления ему митрополии всея Руси (Царьград тогда отклонил эти претензии, санкционировав сосуществование двух других митрополитов — московского Пимена и литовско-русского Киприана), то в послекуликовский период, когда реальным главой всей русской церкви оказался Киприан, Дионисий, находясь сначала в Константинополе, а потом в Новгороде Великом, оставался скромным епископом суздальским, поддерживавшим тесные связи с Нижегородским княжеством, сохранявшим лояльное отношение к Киприану и подтверждавшим этим существование такого же отношения нижегородских князей к Москве.

Куликовская битва содействовала сближению Москвы и с некоторыми феодальными группировками Литовско-Русского государства. Результатом изменившегося после Куликовской битвы соотношения сил в Восточной Европе, видимо, оказалась и развернувшаяся летом 1381 г. борьба феодалов и горожан Полоцкой земли против ягайловского наместника в Полоцке Скиргайло.

Хотя летописи и не говорят о соответствующей помощи Полоцку со стороны Москвы, у нас есть основания считать, что московская поддержка все же была оказана как Полоцку, так и князю Полоцкой земли Андрею Ольгердовичу. Вполне возможно, что эта помощь получила даже юридическое оформление в том недатированном договоре Дмитрия Донского и Андрея Полоцкого, сведения о которое сохранились в описи архива Посольского приказа 1626 г. [474]В пользу датировки этого договора 1381 годом говорит не только невозможность его заключения в предшествующий период [475], когда Андрей Полоцкий был либо политическим партнером Ольгерда (до 1377 г.), либо князем-эмигрантом в Москве (в 1379–1380 гг.), не только фиксируемое источниками восстановление в 1381 г. влияния Андрея Ольгердовича в Полоцкой земле, вряд ли достижимое в тех условиях без поддержки московского князя, но и развитие последующих событий в Великом княжестве Литовском, особенно осенью 1381 г. и в начале 1382 г.

Вполне возможно, что соглашение полоцкого князя Андрея с Дмитрием Донским послужило толчком для активизации и другого видного литовского князя — Кейстута, который в октябре 1381 г. открыто выступил против Ягайло, заставив его отказаться от великокняжеского престола в свою пользу [476]. Когда Кейстут стал формально великим князем литовским, то, по-видимому, Дмитрий Донской с ним заключил договор, в котором были статьи о тогдашних московско-литовских границах [477].