Николай Борисов - Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины

Одной из определяющих черт русской культуры конца XV — начала XVI столетия было сознательное стремление бережно сохранить культурное наследие прошлого. По отношению к первым стенописям нового Успенского собора это сказалось прежде всего в иконографической преемственности сюжетного состава росписей нового храма от одноименного храма-предшественника. Так, например, можно сказать почти наверняка, что три композиции, которые мы относим к началу 80-х годов XV в. (конкретнее — к 1481 г.), имели свои прототипы и в стенописи предшествующего Успенского собора 1327 г. постройки Ивана Калиты. Это «Семь спящих юношей эфесских», «Сорок севастийских мучеников» в Петропавловском приделе и «Три отрока в пещи огненной» в жертвеннике собора. В русском монументальном искусстве, начиная с домонгольских времен, эти композиции часто сопутствовали друг другу. Они широко представлены в живописи, начиная с памятников Киева и Новгорода XI–XII столетий, и в белокаменной пластике памятников Владимиро-Суздальской Руси XII–XIII вв. [806]

«Семь спящих юношей эфесских» поминались дважды: 4 августа и 22 октября. В один из дней их памяти, 4 августа 1326 г., свершилась торжественная закладка каменной Успенской церкви на Москве митрополитом Петром, событие, зафиксированное почти всеми русскими летописями [807]. Следовательно, эта композиция в Успенском соборе носит мемориальный характер [808]. В этом своем значении она могла уже появиться в храме-предшественнике нынешнего Успенского собора в Петроверижском приделе, пристроенном к храму 1327 г. митрополитом Феогностом в 1329 г. [809] и посвященном памяти митрополита Петра — предшественника Феогноста на митрополичьей кафедре. При исполнении первых храмовых декораций в новом Успенском соборе эта композиция «была повторена. Соответственно были воспроизведены и две другие композиции триады: «Сорок севастийских мучеников» и «Три отрока в пещи огненной». Стремление повторить некоторые существенные детали сюжетного состава росписей Успенского собора XIV столетия в стенописи конца XV в., которое улавливается в отдельных, счастливо уцелевших от первой росписи нового храма алтарных композициях, — это проявление весьма характерного для русской культуры конца XV в. исторического ретроспективизма. Указанную особенность культурного развития рассматриваемого периода отметил в своем докладе на юбилейной конференции, посвященной 500-летию Успенского собора, Б. А. Рыбаков: «Прогрессивным следует считать широкое обращение к русскому историческому прошлому, поиски корней и прецедентов, укреплявшие в сознании людей средневековья новые общегосударственные явления, характерные для эпохи» [810]. Наряду с воспроизведением сюжетного состава росписей первого Успенского собора на стенах нового храма, сюда можно отнести и такие факты, как восстановление Василием Дмитриевичем Ермолиным в 1471 г. Георгиевского собора 1234 г. в Юрьеве-Польском, воспроизведение лицевого летописного свода Владимиро-Суздальской Руси — Радзивилловской летописи, программная ориентация нового строительства в Московском Кремле на архитектуру Владимиро-Суздальской Руси домонгольского периода и раннюю московскую архитектуру рубежа XIV–XV вв.

Что же касается отмеченных выше особенностей первоначальной стенописи Успенского собора, то в этом случае речь идет не об общем традиционном правиле, в силу которого при перестройках церкви прежний сюжетный состав росписей храма в какой-то мере повторялся в живописном убранстве нового здания, а о специальном и осознанном интересе к буквальному воспроизведению некоторых особо почитаемых композиций. К сожалению, о стиле двух композиций из этой группы судить трудно, так как «Семь спящих юношей эфесских» в Петропавловском приделе и «Три отрока в пещи» в жертвеннике Успенского собора переписаны в середине XVII в. по старой штукатурке. Много лучше сохранился первоначальный красочный слой на композиции «Сорок севастийских мучеников» в Петропавловском приделе. Поэтическая образность этой сцены, ее художественный строй наиболее близки традициям рублевского периода русской живописи. Стиль этой композиции выделяется своей ретроспективностью из всей группы фресок, сохранившихся от первой росписи собора.

Возвращаясь к истории возникновения приделов Успенского собора, напомним, что не только Петропавловский придел имел мемориальный характер. В еще большей степени это касается двух других приделов Успенского собора: Похвальского и Дмитровского.

Дмитровский придел существовал, видимо, с момента основания первой Успенской церкви. Не исключено, что он получил свое имя от первого московского каменного храма конца XIII в. — предшественника Успенской церкви времени Ивана Калиты [811]. В храме 1327 г. он занимал, как и впоследствии в соборе 1479 г., юго-восточный угол. Упоминание о нем в летописи относится к позднему времени — к концу XV в., когда в связи с разборкой первого Успенского собора из этого придела была вынесена гробница князя Юрия Даниловича, погибшего в Орде в 1325 г. и захороненного в Успенском соборе [812]. Однако нет никакого сомнения, что Дмитровский придел не только существовал» но и пользовался исключительным почитанием в конце XIV в., в княжение Дмитрия Донского, соименным святым которого был Дмитрий Солунский. Не случайно историческая легенда связывает с именем Дмитрия Донского факт перенесения из Владимира древней святыни — иконы Дмитрия Солунского, написанной, по преданию, на «гробной» доске великомученика и находившейся до 1196 г. в Фессалониках [813].

Со временем Дмитровский придел собора 1479 г. стал восприниматься потомками как патрональный храм Дмитрия Донского. В Дмитровском приделе живопись конца XV в. не сохранилась, за исключением композиции «Рождество Иоанна Предтечи», которая помещалась в узком проходе из центральной части храма в этот придел.

С 1459 г. ведет свою историю Похвальский придел Успенского собора. Поводом для его постройки послужило успешное отражение набега татар девятнадцатилетним Иваном Васильевичем, будущим государем всея Руси Иваном III. Позднее летописец так объяснит выбор имени этого придела: «В лето 6967 (1459)…Татарове Седиахметовы похвалився на Русь пошли, и князь велики Василеи отпустил противу их к берегу сына своего великого князя Ивана со многими силами. Пришедши же Татаром к берегу, и не перепусти их князь велики, отбися от них, они же побегоша. И тоа ради их похвалы Иона митрополит поставил церковь камену Похвалу богородици, приделал к Пречистые олтарю възле южный двери» [814].

Таким образом, и Похвальский придел возник как мемориальный храм. В новом Успенском соборе 1479 г. Похвальский придел занял место дьяконника, а рядом с ним, в крайней абсиде с юга, расположился Дмитровский придел.