Майкл Ходарковский - Степные рубежи России

К 1790‐м годам северокавказское пограничье превратилось в сплошную линию российских укреплений вдоль Кубани и Терека, соединяющих Черное море с Каспийским. Русские крепости и селения, построенные на земле, принадлежавшей коренному населению, оказали на это население глубокое и разрушительное воздействие. Российская колонизация обострила противостояние между дворянами и простонародьем – и обе стороны были вынуждены обращаться к властям за помощью в разрешении своих конфликтов. В 1783 году кабардинская знать вручила список своих жалоб «главнокомандующему пограничными землями от Днепра до Волги» Г. А. Потемкину. В большинстве своем жалобы были привычными: власти не держат своих обещаний, благоволят грузинам и армянам, захватывают кабардинские земли и не возвращают кабардинских беглецов. Аристократы попросили разрешения пасти своих лошадей по ту сторону Моздокской укрепленной линии. Затем, признавая свою собственную беспомощность и влияние российских властей, они попросили русских издать приказ, который положил бы конец борьбе кабардинской знати и простонародья. Прошение подписали тридцать шесть знатных вельмож и тридцать восемь мелких дворян (узденей), обещавших хранить верность, если власти пойдут им навстречу.

В то же время простые кабардинцы отправили своих представителей с другим прошением к российским властям. Представители объяснили, что они не знают, что содержится в прошении дворян, и опасаются, что дворяне плетут против них козни. Они попросили защиты от злоупотреблений своих господ и разрешения переселиться и обрабатывать землю по ту сторону укрепленной линии, поскольку по эту сторону пригодной для обработки земли недостаточно. Это прошение подписали тридцать два представителя, обещавшие от лица всего простонародья безоговорочно повиноваться приказам России [620] ЦГВИА. Ф. 52. Оп. 1. Д. 286. Ч. 3. Л. 20–25; АВПРИ. Кабардинские дела. Ф. 115. Оп. 4. Д. 2. .

К 1790‐м годам, поняв, что политика поощрения простонародья к бунту против знати оказалась контрпродуктивной, правительство было вынуждено сделать свой выбор между двумя сторонами конфликта. Петербург принял решение в своем управлении регионом опираться на знать и назначил местных вельмож в недавно организованные местные и Пограничные суды. Конечно, пришлось пойти на ряд уступок, и знатные кабардинцы наконец получили разрешение переходить за Моздокскую укрепленную линию и пасти там своих лошадей. Но предосторожности по-прежнему соблюдались: чтобы перейти за Моздокскую линию, требовалось быть безоружным и иметь при себе особый билет, выписанный российским командующим на Кавказе [621] ЦГВИА. Ф. 52. Оп. 1. Д. 567. Л. 42; АВПРИ. Ингушские дела. Ф. 114. Оп. 1. .

Строительство укрепленных линий привело к тому, что местные жители попали в зависимость от доброй воли местных российских властей, которые теперь контролировали их доступ к привычным пастбищам, лесам, рыболовным хозяйствам и, конечно, новым рынкам. Генерал П. С. Потемкин, осуждая жестокую эксплуатацию и бедственное положение кабардинских крестьян, считал, что жалобы местной аристократии на притеснения и помехи со стороны русских – лишь отговорки: «…в самом же деле утеснением почитают они то, что оружие наше служит преградою их безчеловечия» [622] Кабардино-русские отношения. Т. 2. № 256. С. 361. . Остается лишь задаваться вопросом, придерживался ли генерал подобных же взглядов по поводу положения русских крепостных.

Новоприобретенные земли недолго пустовали. Вскоре был издан приказ следовать примеру Новороссийской губернии и распределять земли по ту сторону укрепленной линии. Некоторые чиновники рекомендовали отвести земли вдоль Терека под пашню, виноградарство и шелководство. Земли вокруг Моздока были поделены между казаками, русскими поселенцами и беглецами с Кавказа [623] Там же. № 188–189. С. 255–259; № 251. С. 355. Дон и Степное Предкавказье, XVIII – первая половина XIX в. Заселение и хозяйство. Ростов н/Д, 1977. С. 61. . Со временем новоприобретенные земли полностью превратились из пастбищ, находившихся в совместном владении местных жителей, в сельскохозяйственные угодья в частной собственности русских. Земли, прежде бывшие опасным пограничьем, окончательно стали имперской окраиной.

Южное и юго-восточное пограничье России, расположенное на западной окраине Евразийской степи, не особо отличалось от территорий на рубежах других государств и империй, граничивших со Степью, таких как северное и северо-западное пограничье Китая или северное и восточное пограничье Персии. Оседлые сообщества, жившие вблизи степных рубежей, никогда не чувствовали себя в безопасности, ожидая, что из сердца Центральной Азии (современной Монголии и Северо-Западного Китая) придет новый кочевой народ, который одержит верх над всеми соперниками среди кочевников и сокрушит соседние государства.

Эти пограничные области оставались уязвимыми к масштабным кочевым вторжениям и беззащитными перед небольшими молниеносными набегами. Уроки монгольского завоевания и его разрушительных последствий для всего Евразийского материка были усвоены: предотвратить подобное бедствие может лишь сильное государство с централизованным правительством, которое будет в состоянии и захочет выделить существенные ресурсы на оборону степного пограничья. К концу XVIII века, благодаря непрерывной экспансии Российской империи на юг и юго-восток и Цинского Китая на север и северо-запад, многовековому господству кочевников в Степи пришел конец, а вместе с ним – и неотступной угрозе для соседних государств. Началась медленная колонизация Степи, а оставшиеся степные жители обнищали и смирились перед имперской мощью.

Непрерывно продвигаясь на юг, Россия отчасти защищалась, отчасти пользовалась удобными возможностями. Южное пограничье было невозможно оборонять традиционными средствами – при помощи генеральных сражений регулярных армий и строительства укреплений вокруг еще не построенных городов и поселков. Общепринятые среди национальных государств мирные договоры заключать в южном пограничье не имело смысла. Относительного мира с кочевниками можно было достичь, лишь купив его посредством огромных подарков и денежных выплат кочевым элитам. Когда денежный поток прекращался, кочевники немедленно предлагали свои услуги тому, кто был готов больше заплатить, и бывший союзник мог легко стать противником.

Но даже самое прочное мирное соглашение на степной окраине означало лишь отсутствие крупномасштабных вторжений. Местные элиты лишь отчасти контролировали свои политически раздробленные общества и часто были не в состоянии предотвратить небольшие набеги. К тому же набеги были неотъемлемой частью общественной, экономической и политической жизни кочевого общества. Россия, вынужденная реагировать на угрозы, исходящие от обществ, организованных для набегов, тоже превратилась в общество, заточенное под непрерывную войну. Хотя в XVIII веке растущая военная, экономическая и политическая мощь России позволила существенно снизить риск набегов, необходимость превращать пастбища в сельскохозяйственные колонии и промышленные предприятия привела к продолжению курса на конфронтацию с соседями. Вне зависимости от того, какая задача стояла во главе угла – прекратить набеги кочевников или заселить и распахать новые земли, – опыт, накопленный российским правительством, диктовал один и тот же вывод: кочевой образ жизни должен исчезнуть.