Персиваль Элгуд - Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э.

Однако во дворе воцарилась тишина. Сбитые с толку и не понимавшие, чему верить, люди молчали. Растерянный Агафокл спешно вернул наследника престола сестре, зачитал текст поддельного завещания и призвал всех македонян и греков оставаться преданными новому правителю и регентам. Никто так и не произнес ни слова, и Агафокл продолжил действовать по сценарию. Он достал две серебряные урны и, держа их в руках, громко воскликнул: «В эти урны помещен прах царя Птолемея и царицы Арсинои!»

Это был конец спектакля. Брат и сестра ушли во дворец, а люди разделились на группы, чтобы обсудить услышанные ими новости. Языки снова развязались, и александрийцы открыто спрашивали соседей, верят ли они в правдивость слов Агафокла. «Умерли ли царь и царица своей смертью, или кто-то им в этом помог? – спрашивали люди. – Честно или обманом Сосибий заполучил обратно царскую печать?» Уверенно ответить на эти вопросы не мог никто, и люди перешли к обсуждению регентства. Они признавали, что само по себе оно необходимо, но не были уверены в правильности того, что царская власть окажется в руках нечестного сановника, падшей женщины и развратного мужчины.

Как только раздались эти слова, люди успокоились. Одно дело – критиковать низвергнутых фаворитов, но провоцировать регентов, в руках которых находится царская печать, – занятие гораздо более опасное. Несколько граждан Александрии отправились в Пелусий, чтобы рассказать о своей обеспокоенности Тлеполему, но большинство осталось дома, опасаясь, что неосторожные слова могут вызвать подозрение, и надо сказать, что последние поступили более мудро. Везде рыскали шпионы, и с людьми, о которых говорили, будто они критиковали регентов, не церемонились. Агенты дворца набрасывались на преступников, а Агафокл приказывал казнить несчастных.

Египту грозила новая эпоха террора, и осторожные александрийцы доверились не блиставшему умом, но пользовавшемуся популярностью Тлеполему. Эта уверенность оказалась вполне своевременной. Тлеполем понял, что его обманули, как только принял командование. Узнав о завещании, он разозлился еще сильнее и во всеуслышание поклялся, что Сосибий и его приспешники подделали этот документ и что сам он не собирается повиноваться их приказам. О его резкой критике узнали во дворце, но Агафокл не затыкал врагу рот до тех пор, пока Тлеполем не приказал своим слугам во время каждого приема пищи пить за «служанку и девочку, играющую на цитре».

Это оскорбление подтолкнуло Агафокла к действию. Скопас, не питавший теплых чувств к Тлеполему, возвращался в Египет во главе многочисленного отряда наемников, и Агафокл нанес удар. Он заявил, будто Тлеполем вступил в союз с врагом Египта, правителем Сирии Антиохом III, и призвал жителей страны отречься от предателя. Это был дерзкий, но неэффективный удар, так как ни один македонянин, грек или египтянин не собирался шевелить и пальцем ради спасения Агафокла и его сестры. Приближалась кульминация.

Воодушевленный сообщениями, авторы которых выражали свою солидарность с ним, и обещаниями поддержки, Тлеполем выдвинулся в сторону Александрии. Его небольшой отряд быстро превратился в настоящее войско, так как к нему присоединились отдельные гарнизоны, стоявшие в Дельте, а солдаты, расквартированные в Александрии, вышли из города ему навстречу. В это время Агафокл и Агафоклея в смятении носились по городу, призывая граждан вооружиться и защищать царскую династию. Но это было бессмысленно. Каждый здравомыслящий македонянин думал о том, что даже если Тлеполем претендует на царскую диадему, он, по крайней мере, станет гораздо лучшим правителем, чем недостойный Агафокл.

Брат с сестрой, вслед которым неслись насмешки, вернулись во дворец. Пока первый собирал телохранителей, вторая привела из детской малолетнего царя. Агафокл, держа в руках ребенка, обратился к телохранителям с просьбой: «Возьмите дитя, которое отец перед смертью отдал на руки ей и доверил вам, македоняне! Если для благополучия младенца значит что-нибудь любовь этой женщины, то теперь судьба его в вас и в ваших руках» [46]. Мужчина затих, ожидая криков согласия, но воины молчали, и он разыграл свой последний козырь. Агафокл вскрикнул прерывающимся от рыданий голосом: «Всякий здравомыслящий человек видит давно уже, что Тлеполем жаждет власти, ему неподобающей, а теперь назначил даже день и час, когда желает возложить на себя царский венец». Подозвав к себе этого человека, регент велел ему говорить. Но Критолаю не дали высказаться – телохранители начали кричать, не желая его слушать, и Агафокл, закрыв лицо руками, убежал вглубь дворца.

Тем временем его сторонники на каждом углу обращались к слушавшим их с угрюмым видом александрийцам со страстными речами, заявляя, будто Тлеполем собирается заставить город сдаться, заморив его жителей голодом. Но на них шипели и забрасывали всем, что попадалось под руку. Никто из горожан не верил, что Тлеполем, накормивший александрийцев тогда, когда Агафокл заставил их и всех жителей страны голодать, захочет победить такой ценой, и никому не было дела до судьбы Агафокла и Агафоклеи.

Чувствуя себя во дворце в безопасности, брат и сестра стали планировать месть. Данаю, любимую тещу Тлеполема, выволокли из храма Деметры, потащили с открытым лицом через город и бросили в темницу. Одного из телохранителей по имени Мойраген, заподозренного в переписке с Тлеполемом, схватили и притащили в пыточную. Там главный палач Никострат раздел и связал его, а другие палачи стали при нем проверять орудия пытки. Мойрагена спасло чудо. Когда Никострат велел своим людям приготовиться, в комнату вошел слуга и позвал его следовать за собой. Никострат так и не вернулся, и его помощники один за другим стали покидать комнату. Пленник сумел извлечь выгоду из своего везения. Избавившись от пут, он поднялся по лестнице и бросился в объятия своих товарищей. Рассказав им свою историю, он вскочил на ноги и вскричал: «Сейчас или никогда, о македоняне… Пришло время избавить Александрию от кровожадного Агафокла». К его словам прислушались. Схватив свои пики, телохранители вышли в город.

Начались беспорядки. Услышав о том, как поступили с Данаей, и увидев в этом кощунство, половина жителей Александрии высыпала на улицы, где стали раздаваться призывы к отмщению. Мать Агафокла Энанфа поступила крайне неблагоразумно, покинув свой дом, чтобы укрыться во дворце. Едва она закрыла за собой дверь, как раздались крики, и, испугавшись преследования, женщина укрылась в храме, который, впрочем, оказался плохим убежищем. Уже через мгновение жаждавшие крови Энанфы преследователи окружили святилище. Несколько добрых женщин протолкались через толпу, вошли в храм и попытались успокоить обезумевшую мать, распростершуюся перед алтарем. Но Энанфа закрыла глаза руками и отмахнулась от доброхотов, вскричав: «Не подходите ко мне, звери! Я прекрасно знаю вражду вашу к нам, знаю, что и богов вы просите ниспослать на нас величайшие напасти. Однако я дождусь еще, если то угодно богам, что вы будете пожирать ваших собственных детей». Спас женщину отряд дворцовых телохранителей.