Вальтер Скотт - Письма о демонологии и колдовстве

Первый случай, который я разбираю, касался четверых детей некоего каменщика по имени Джон Гудвин. Старшая девочка поссорилась с прачкой из-за пропавшего белья. Мать прачки, невежественная, раздражительная и холеричная старая ирландка, изругала обвинявшую их девочку, вскоре после этого сам Гудвин, старшая девочка, ее сестра и оба брата заболели такими странными болезнями, что все соседи решили, будто они заколдованы. Они вели себя именно так, как, по общему мнению, ведут себя в подобных случаях. В какой-то момент у них перестали двигаться шеи, затем все члены словно обрели собственную волю, во время конвульсий они клацали челюстями, щелкали с такой силой, как если бы то были не челюсти, а капканы. Те, кто «разбирался в чудесах», казались совершенно обескураженными. Между этими кривляньями Гудвины кричали, дружно обвиняя старуху Гловер в том, что она усиливает их муки. А несчастная ирландка, которая едва могла связать по-английски два-три слова, повторяла свои «Pater Noster» и

«Ave Maria», словно добрая католичка.

Поскольку дословно молитв она не помнила, посчитали, что она не в силах произнести все правильно, и приговорили ее к казни. Но дети Гудвина решили, что дело, в которое они оказались вовлеченными, слишком прибыльно, чтобы бросать его; старшая дочь в особенности продолжала сохранять все внешние признаки одержимости. Некоторые из этих признаков непременно должны были польстить самомнению и предрассудкам кальвинистских священников, которые опекали женщину, и тем самым она проявляла все признаки опытной и сознательной обманщицы. Молодая женщина, действуя, как предполагалось, под влиянием дьявола, читала квакерский трактат с легкостью и видимым удовлетворением, но книгу, написанную против бедных беззащитных друзей, дьявол своей жертве трогать не позволял. Она могла глядеть на молитвенник англиканской церкви и читать части Священного Писания, вставленные в него, без всяких препятствий, но дух, который овладел ею, повергал ее в судорожные приступы, если она пыталась читать те же самые части Священного Писания из целой Библии, словно страх, который предполагаемые ведьмы испытывают к Священному Писанию, зависел не от значения слов, но от размещения на страницах и типа печати.

Страдающая девица, казалось, была возлюбленной господ Смака, Плака, Кетча и компании и тоже переходила от приступов веселья к приступам меланхолии. Она часто воображала, что опекающие ее духи приводили ей красивую лошадь, чтобы она могла ехать на встречу с ними. В таких случаях она вскакивала, делала такие движения, словно садилась на лошадь, а потом, все еще сидя на стуле, изображала с ловкостью конский шаг, рысь и галоп, словно ребенок на нянином колене; но когда она таким же способом изображала легкий галоп вверх по ступеням, то делала вид, что не может войти в комнату священника, а когда ее втаскивали силой, то вдруг приходила в себя и начинала смущенно оглядываться. «Для этого были причины, — говорит простодушный священник, — которые кажутся скорее приятными, чем истинными». Вскоре после этого оказалось, что она ведет себя с бедным богословом столь любезно, что он становится сам не свой. А до того говорили, что одержимая привыкла мешать ему заниматься, докучала просьбами спуститься по лестнице и вмешивалась в его занятия, несомненно, помогая сатане соблазнить священника.

Гудвинов, наконец, вылечили, но пример был подхвачен, и кровь бедной тетушки Гловер, история которой была введением в этот рассказ, явилась предвестником новых ужасов, намного страшнее прежних. Новая история началась болезнью двух девочек, дочери и племянницы мистера Парвиса, священника в Салеме, с которым случилось нечто подобное тому, что было с Гудвинами. Они вдруг стали задыхаться, руки и ноги ломало, в тело словно втыкались колючки, а изо ртов выпадали булавки. Индеец и его жена, слуги этой семьи, пытались своими заклинаниями выяснить, какой роковой амулет действует на детей хозяина, но навлекли на себя подозрение и были повешены. Судьи и присяжные, обрадовавшись, что нашли виновников в лице бедных индейцев, продолжали трудиться, надеясь, что смогут изгнать из колонии всех виновных в таких занятиях. «Они действовали,— говорит Мэзер,— желая поступать по справедливости, но случаи колдовства и одержимости учащались, распространялись, словно заразная болезнь, и того же рода доказательства, которые послужили поводом для осуждения индеанки Титубы, становились роковыми для многих.

Одержимым являлись призраки людей, которые их мучили». Против свидетельств такого рода не может быть представлено алиби, поскольку допускалось, как мы уже говорили, что сами обвиняемые не присутствовали при проявлениях колдовства и что каждый случай был основан на допущении, будто околдованные говорили правду — до тех пор, пока эти свидетельства нельзя будет опровергнуть. Околдованные утверждали, что призраки обычно предлагали своей жертве книгу, после подписи на которой они будут освобождены от мучений. Иногда дьявол являлся собственной персоной и использовал все свое красноречие, чтобы подтолкнуть несчастного к согласию. Сначала, что кажется достаточно естественным, в это дело вовлекали бедных одиночек, но вскоре, после того как свидетельство о призраках стали воспринимать как неопровержимое, пострадавшим начали являться призраки людей более высокого ранга и безупречной жизни; некоторые из них были арестованы, некоторые сбежали, а нескольких казнили. Чем больше было наказанных, тем больше появлялось околдованных и тем шире и многочисленнее становились обвинения против предполагаемых колдунов.

Среди обвиняемых были люди разного возраста. Пострадавшие указывали даже на детей пяти лет от роду, воображая, что они видели юных колдунов участвующими в пытках, и демонстрируя следы маленьких зубов у себя на теле. Была повешена также бедная собака, так как утверждалось, что она тоже участвовала в этом адском заговоре. Эти вопиющие нарушения здравого смысла оказали сильное влияние на настроение общества, но не раньше, чем было принесено столько жертв. В общей сложности казнили девятнадцать мужчин и женщин, не считая бесстрашного мужчины по имени Кори, который отказался отвечать на обвинение и был, согласно старому закону, умерщвлен сдавливанием. В этой ужасной истории имелось одно обстоятельство, о котором нужно упомянуть, чтобы показать, как суеверие может ожесточить сердце человека к несчастью ближнего. Один из умирающих в агонии высунул язык, а шериф своей тростью запихнул его обратно в рот! Восемь человек были осуждены, кроме казненных, и не меньше двухсот побывали в тюрьме и под следствием. Позднее люди стали спрашивать, не может ли дьявол нарочно вводить в заблуждение околдованных, чтобы те обвиняли невинных и безупречных людей, представляя их колдунами и ведьмами, мучившими одержимых односельчан. Этот аргумент очень хорошо подходил к вере в ведовство и был с готовностью принят. Кроме того, обнаружили, что ни положение, ни состояние не смогут спасти от ужасного обвинения. Под влиянием таких размышлений поселенцы как бы пробудились ото сна, и голос общественности, который совсем недавно требовал смерти всем, кто подозревался в колдовстве, начал теперь оплакивать пролитую кровь — пролитую, как стали подозревать, несправедливо и безосновательно. По словам Мазера, которые мы воспроизводим, как слова человека, который глубоко осознал суть преступления, «опыт показал, что чем больше было арестованных, тем больше оказывалось вовлеченных в дела Сатаны, число признаний возрастало, увеличивая число обвиняемых, а казнь одних открывала путь к аресту других. Поскольку пострадавшие жаловались на то, что их мучают новые призраки после того, как старые устранялись, и поскольку у многих росло удивление от числа и положения обвиняемых и возникал страх, что Сатана своими кознями навлечет на невинных людей обвинение в этом преступлении, наконец, стало очевидно, что процесс необходимо остановить или будет осуждено все население Царства Божьего [228]».