Гвидо Кнопп - История XX века. Тайны, загадки и мифы

Восстание было разгромлено. Танки давили демонстрантов. Со всех сторон были слышны треск пулеметов и винтовочные выстрелы. Народная полиция тоже открыла огонь. «Было жутко смотреть, как раздаются залпы и люди, залитые кровью, падают на землю», — так описывал очевидец ситуацию на Потсдамской площади. Людей охватила паника, многие через границу сектора бежали в Западный Берлин.

По всей Германии, находившейся под советской оккупацией, ситуация была похожей. Чрезвычайное положение было введено в 167 из 217 городских и сельских округов. Там тоже побеждали танки и винтовки, а люди лишались жизни. К вечеру 17 июня все было кончено — по крайней мере в столице, восстание было подавлено.

В 21.00 Ульбрихт и верховный комиссар Семенов встретились в Карлсхорсте для обсуждения положения. Именно там и родилась легенда про «день X»: день, когда «империалисты» из Западного Берлина хотели «раздавить» ГДР, чтобы установить «фашистскую власть». Таким на протяжении более чем трех десятилетий было официальное объяснение народного восстания в ГДР.

Запад в этот решающий день действовал сверхосторожно. Вашингтон расценивал ситуацию как непрогнозируемую и не хотел подливать масла в огонь. Президент Эйзенхауэр и его советники боялись Третьей мировой войны. Западноберлинская полиция получила указание охранять границу сектора, чтобы предотвратить участие в волнениях жителей Западного Берлина. Бургомистру Западного Берлина Эрнсту Ройтеру, летавшему на конференцию в Вену, отказались предоставить место в американском военном самолете. Западногерманские политики тоже пытались предотвратить все, что можно было бы расценить как вмешательство в дела ГДР. Федеральный канцлер Конрад Аденауэр выразил свои симпатии к «великому проявлению воли к свободе немецкого народа в советской зоне», а также надежду, что никто не даст «вовлечь себя провокациями в необдуманные действия». Многие надеялись услышать от канцлера более четкую позицию, но у Аденауэра были связаны руки.

Солдаты, которым непрерывно внушали, какие «достижения» принесла им большевистская революция, почувствовали вдруг, что исполняют роль царских войск, которым в Петербурге пришлось стрелять в рабочих.

За народные волнения в порабощенной Советами стране немцы поплатились большой кровью: если до сих пор историки насчитывали около 125 убитых, то новые исследования говорят о количестве жертв вдвое больше. Сотни человек во время волнений были ранены, некоторые тяжело. В Магдебурге по приговору трибунала 18 советских солдат были расстреляны за то, что отказались стрелять в рабочих. Казнен был и один житель Западного Берлина. Безработный Вилли Гёттлинг, который, как доказано, молча наблюдал за протестами, был обвинен в том, что он «западный организатор восстания». После восстания было проведено свыше 6000 арестов. Суды, работая ускоренными темпами, в совокупности дали более 8000 лет тюремного заключения.

На протяжении еще нескольких недель после 17 июня то и дело вспыхивали протесты и забастовки, но таких последствий они не имели.

То, что мы испытали здесь в Берлине и в Восточной зоне, станет предостережением, предвестником для всего свободного мира.

После кровавого дня в «выигрыше» неожиданно оказался Вальтер Ульбрихт. Генеральный секретарь СЕПГ, который своей бездарной политикой спровоцировал возмущение, после восстания укрепил свои позиции. Советское руководство уже не рискнуло убрать козла отпущения и подстраховывало его. Ульбрихт со всей строгостью отреагировал на происки своих противников и, не долго думая, распорядился арестовать своих врагов в партии. К тому же теперь он имел оружие против своих граждан. За несколько лет он превратил Национальную народную армию в регулярную. «Штази» была возвеличена как «щит и меч партии», коварный инструмент подавления в руках политбюро. Под конец Ульбрихт отгородил свой народ стеной — 17 июня не должно было повториться.

Политики в Западной Германии символически провозгласили 17 июня Днем немецкого единства. Впрочем, воссоединение с Западом не было первоочередным требованием демонстрантов в этот переломный момент 1953 года. Немецкое единство также было одной из заявленных политических целей СЕПГ — хотя и при условии нейтралитета. Однако гнев людей был направлен прежде всего против партии. Призыв к свободным выборам перекрывал все — протест имел целью ни что иное, как ликвидацию социализма в ГДР.

Мы должны констатировать, что нам в соответствии с поручением политбюро до сих пор не удалось установить подстрекателей и организаторов путча 17 июля.

День 17 июня 1953 года стал прежде всего предвестником свободы, ведь настоящие свободные выборы привели бы к воссоединению. Без вмешательства советских военных властей восстание, вероятно, было бы успешным.

Немцам на Востоке и Западе пришлось ждать более трех с половиной десятков лет, пока судьба дала им еще один шанс. Осенью 1989 г. танки остались в частях. Мечта о свободе и единстве сбылась.

«Мы стояли очень близко от ядерной пропасти. И предотвратили обмен атомными ударами не благодаря умелому руководству, а по чистой случайности. Никто из нас тогда по-настоящему не понимал, что мы были на грани катастрофы». Это сказал; вспоминая Кубинский кризис в октябре 1962 г., не кто иной, как Роберт Макнамара, в то время министр обороны в правительстве Кеннеди. Бывший американский генерал Дэвид Берчинел другого мнения: «Мы никогда не были так далеки от ядерной войны, как во время Кубинского кризиса, никогда не были так далеки!» Кто же прав?

Сегодня, когда холодная война давно в прошлом, когда открыты архивы Запада и Востока, мы можем получить представление, как легко отделалось человечество в 1962 г.

Многие современники высказались впервые, причем некоторые откровеннее, чем когда-либо прежде, о мотивах, планах и событиях того времени, а также об опасностях, ошибочных оценках и неудачах. Установлено, что в решающие моменты противники в Вашингтоне и Москве ничтожно мало знали друг о друге, оперативная обстановка на потенциальном фронте зачастую была туманной, а боевые тревоги ложными.