Гвидо Кнопп - История XX века. Тайны, загадки и мифы

На протяжении 40 лет существовали две Германии. Одна была прочно закреплена в семействе западных демократий, другая крепко привязана к социалистическому лагерю. Теперь должно было осуществиться то, чего неполных десять месяцев назад требовали демонстранты в Лейпциге: Германия, объедини родину.

После подписания договора Кондолиза Райс, внешнеполитический советник президента США Джорджа Буша, встретилась еще раз с Сергеем Ахромеевым, маршалом Советского Союза. Пока обслуживающий персонал убирал после торжественного акта, два представителя сверхдержав беседовали в почти пустом конференц-зале. Это был момент оценок. «Вот вы и осуществили свою политику. Мы могли помешать этому. Наверно, нам следовало помешать», — сознавая свое бессилие, признал советник Горбачева. Доверенное лицо американского президента переспросила: «Силой? Военной акцией против собственного руководства? Мы всегда боялись, что может произойти нечто подобное».

Горбачев в связи с объединением Германии сказал: если Германия объединится, мое место займет маршал.

Американский эксперт по безопасности не подозревала, насколько велика была подобная опасность, как близко у края пропасти стоял процесс мирного воссоединения, — и она не могла знать, как глубоко втянут в эту игру был человек, с которым она говорила.

После падения стены во всем мире начался интенсивный процесс перетягивания каната. В правительственных кабинетах четырех держав-победительниц царило лихорадочное оживление. Неподготовленные политические элиты искали решение международной проблемы — по возможности, по взаимному согласию и все-таки прежде всего с собственными, национальными интересами элит. В Лондоне «железная леди» была not amused [9] not amused — не в восторге (англ.) — Примеч. пер. от вновь окрепшей Германии. Маргарет Тэтчер хмуро наблюдала за ходом событий на континенте. В Париже сидел раздосадованный Франсуа Миттеран. Глава французского государства, по традиции де Голля, любил Германию сильно и был рад, что их две. Но теперь «Grande Nation» [10] Grande Nation — великий народ (франц.) — Примеч. пер. был вытеснен на роль зрителя. Ведущая западная держава все еще колебалась. Администрация Буша в Вашингтоне была столь же мало подготовлена к событиям в ГДР, как и партнеры в Европе. Однако ключ к единству находился в Москве. Пороховая бочка, которая могла разнести в пух и прах мечту о воссоединении Германии, стояла на Красной площади. И взрыв ее не только воспрепятствовал бы немецкому единству, но и поставил бы под угрозу мир в Европе.

В Кремле за кулисами шла ожесточенная борьба за власть. Речь шла не только о сохранении в Восточном Берлине режима СЕПГ, речь шла о будущем коммунистической системы в Европе. Ибо если для Москвы немецкий вопрос был одной из многих проблем, то демонстранты в Лейпциге поставили вопрос недвусмысленно: свобода или угнетение? Тем самым возникала угроза существования для коммунистической системы — и для тех, кто ее поддерживал, кто верил в нее или по меньшей мере получал пользу: высокие чины в партии, государстве и не в последнюю очередь — в армии.

Консерваторы и реформаторы, ястребы и голуби, сторонники жесткой линии и реалисты ломали копья на многочисленных аренах за одно и то же дело. В центре всех противоречий стоял Михаил Горбачев, с 11 марта 1985 года — генеральный секретарь ЦК КПСС.

В Советском Союзе в высших эшелонах власти находились люди, которые не были готовы снять шоры.

Сильный человек советской сверхдержавы был реалистом и провидцем — а значит, отчаянным человеком. Он осознал, что далее старые советские методы управления неприемлемы. Коммунистический колосс стоял на глиняных ногах. В экономическом отношении военная сверхдержава обанкротилась. В политическом отношении огромная империя начала распадаться по окраинам. Система держалась только на силе.

Горбачев сделал перестройку и гласность своей программой, начертал на своем знамени «реорганизация» и «открытость». Дверь к немецкому единству могла приоткрыться лишь потому, что он хотел основательно обновить свой дом — Россию. В борьбе за внутриполитические реформы Горбачев пошел на изменение основной концепции политики в отношении Германии. Он решился на опасную игру. Ибо обновление системы, реорганизация «старого» СССР в современный Советский Союз означала объявление войны старым кадрам, которые извлекали выгоду из хиреющей системы. Прожженному тактику приходилось, лавируя, противостоять сопротивлению «ортодоксов», если он хотел добиться успеха. Поэтому свой новый курс он поначалу скрывал за намеками.

«Мы не сомневаемся, что СЕПГ в состоянии найти ответы на вопросы, которые волнуют ее граждан», — сказал Горбачев в Восточном Берлине на праздновании 40-ой годовщины создания ГДР. Заряд взрывчатки он спрятал в придаточном предложении: «Проблемы ГДР решаются не в Москве, а в Берлине». Это предложение означало революцию. Оно порывало с сорокалетней традицией.

Со времен Второй мировой войны Москва определяла, что могло происходить в Восточном блоке и что не должно иметь места. Брежневская доктрина «ограниченного суверенитета социалистических государств» обеспечивала мощь коммунистического владычества. Всякий призыв к свободе за железным занавесом Москва душила силой: в июне 1953 г. советские танки спасли СЕПГ в «государстве рабочих и крестьян» от протестующих рабочих. В 1956 г. Советская армия подавила освободительную борьбу в Венгрии, в 1968 г. советские танки раздавили нежные ростки Пражской весны.

Осенью 1989 г. все было иначе. Уже в конце августа 1989 г. советские войска в ГДР получили приказ оставаться в казармах. Военное вмешательство означало бы конец курса реформ, показало бы лживость речей Горбачева. Новый лозунг гласил: «Кто опоздал, того жизнь накажет». Это стало предостережением ортодоксальным вождям СЕПГ в Восточном Берлине, чтобы они сами, с помощью реформ, обеспечили собственное выживание.

Ведь Горбачев не хотел отказаться от ГДР. Он еще надеялся, что новые лица во главе СДПГ смогут поддержать социалистическую власть. «Включившись непосредственно в решение германского вопроса, я действовал в духе логики истории», — пишет Михаил Горбачев о воссоединении Германии в своей опубликованной в 1999 году книге «Как это было». Это было не совсем так, по крайней мере сначала.

В понедельник в Лейпциге начались демонстрации. Горбачев не предполагал, что события приобретут такую динамику. Но знал одно: «Едва ли возможно, что эта республика останется такой, какой была», — признался он Валентину Фалину в самолете, возвращаясь с празднования 40-летия ГДР. Советский эксперт по германским вопросам абсолютно точно передал мнение, к которому склонялись как в Москве, так и в Восточном Берлине: «Следует позаботиться о том, чтобы ГДР получила новое руководство». Ничего другого Горбачев не намечал. «15 ноября 1989 года в докладе перед студентами он сказал, что воссоединение не является первоочередной политической задачей.