Игнат Горелов - Николай Бухарин

Эти сложность, новизна, оригинальность, трудность задач, стоящих перед победоносным пролетариатом, вызывают ряд ошибок, иллюзий, неправильных оценок, ложных ориентирующих попыток в его практике. И отсюда-то и вытекает та трезвая самокритика, в которой вырабатывается правильная линия поведения. В огне этой самокритики сгорают и исчезают без следа иллюзии детского периода, реальные отношения выступают во всей их трезвой наготе, и пролетарская политика приобретает иногда — по внешности — менее патетический, но зато более уверенный, прочный, плотно прилипающий к действительности — и потому гораздо вернее изменяющий эту действительность — характер.

С этой точки зрения переход к новой экономической политике явился крахом наших иллюзий. Противники коммунизма, бесконечно пустые меньшевистско-эсеровские болтуны, наравне с признанными оракулами нашей подлой либеральной буржуазии, оценивали и оценивают переход к новой экономической политике как крах коммунизма. Заметьте: в этой оценке с ними сходятся и «сменившие вехи» российские интеллигенты, надеющиеся на эволюционное перерождение пролетарской диктатуры в российскую великодержавность буржуазно-демократического образца. Они «приемлют» Советскую власть не как диктатуру пролетариата, а как власть «Новой России». Они не разделяют глупого афоризма салопниц: «Ничто не ново под луной». Но в то же время они уверены, что с другого конца мы придем к «Великой России» господина Петра Струве, который так неудачно служил своей Прекрасной Даме под подозрительно-шарлатанскими знаменами «истинно русского» барона Врангеля.

Таким образом, все оттенки буржуазной мысли и мелкобуржуазного недомыслия трогательно объединились на одной платформе: новая экономическая политика есть крах коммунизма. Для полноты картины напомним, что точно так же оценивали положение вещей и теоретики международной социал-демократической гнили. Эта падаль тоже ухватилась за возможность констатировать пресловутый «крах».

И только одна сила занимала, занимает и будет занимать принципиально иную позицию: рабочий класс и его революционная партия — партия коммунистов.

Что же по сути дела «крахнуло»? Крахнул «военный коммунизм», как система, и крахнула идеология военного коммунизма, то есть те иллюзии, которые имелись налицо в нашей партии. Это вовсе не значит, что военно-коммунистическая система была в основе своей для того времени неправильна. В условиях внешней и внутренней блокады мы вынуждены были действовать так, как мы действовали. Но в том-то и дело, что мы не представляли себе всей относительности военно-коммунистической политики.

Тогда мы думали, что наша мирная организаторская работа, наша экономическая политика, строительство нашего хозяйства будут дальнейшим продолжением централизаторского планового хозяйства этой эпохи. А так как и в то время уже было достаточно много нацентрализовано, то отсюда, естественно, возникало представление о близости вполне прочно поставленного на ноги социалистического планового хозяйства. Другими словами: военный коммунизм мыслился нами не как «военный», то есть пригодный только для определенной ступени в развитии гражданской войны, а как универсальная, всеобщая и, так сказать, «нормальная» форма экономической политики победившего пролетариата. Простые рационализированные формы строжайшей экономии при падении производительных сил принимались за рациональные формы мирной хозяйственной политики. И в этом, в своей основе, заключались иллюзии того периода. Они неизбежно должны были пасть, как только отпали нормы и идеология военного времени. Тогда сразу всплыло море новых вопросов настоящей хозяйственной политики; на арену выступила вся пестрота хозяйственных форм, заговорившая — а кое-где и завопившая — голосами своих классовых носителей. Иллюзии военного коммунизма лопнули в тот самый час, когда пролетарская армия взяла Перекоп.

С точки зрения «сознания» эпохи военного коммунизма новая экономическая политика была несомненным и очень крупным отступлением; с точки зрения реальной революционной линии она была предпосылкой, первым шагом, общим необходимым условием действительной хозяйственной политики пролетариата, то есть политики, ориентирующейся на развитие производительных сил страны.

Если смотреть на весь переходный от капитализма к социализму период под углом зрения алгебры высшего порядка, то есть наиболее абстрактно, тогда мы получим картину роста планового общества, строящегося пролетарской диктатурой. Но в действительности дело не так просто, не так однотонно, потому что в самом переходном периоде есть много переходных форм. План не устанавливается сразу, априорно, сверху, рационалистически. На деле он может лишь вырасти вместе с ростом крупного социализированного производства, вместе с его централизацией, под постоянным давлением упорядочивающего начала государственной власти рабочего класса. Это не значит, что он возникает только стихийно. Пролетариат имеет в своих руках достаточно весомую величину в виде крупной промышленности и транспорта, которыми он может управлять и которые он может направлять. Но он неизбежно должен считаться с громадным давлением разрозненных мелких хозяйств, вся распыленность и мелкобуржуазная ограниченность которых выражается в слепой, но еще мощной рыночной стихии, химически выделяющей купца и идущей в объятия новой буржуазии.

Переходный период в переходном периоде выражается в целом ряде фактов: в пестроте хозяйственных форм, начиная от социалистической госпромышленности, продолжая мелкобуржуазным крестьянским хозяйством на государственной земле и кончая хозяйством частного капиталиста, нэпмана; он выражается в рыночных отношениях, в силе денег, в анархичности общественного хозяйства в его целом; он выражается в капиталистических формах и методах хозяйственной политики наших госпредприятий, хотя эти формы и методы имеют совершенно антикапиталистическое содержание; он выражается в разнообразии хозяйственных стимулов и в удивительном сочетании этих стимулов; наконец, он выражается в молекулярном процессе борьбы антагонистических форм хозяйства и всех соподчиненных этим формам элементах. Таким образом, классовая борьба пролетариата принимает невиданные и крайне оригинальные формы: это есть борьба пролетарской крупной промышленности за господство над частным капиталом. А отсюда — в более конкретном разрезе: классовая борьба пролетариата за влияние над крестьянством принимает характер борьбы против частного капитала за хозяйственную смычку с крестьянским хозяйством через кооперацию и госторговлю. А отсюда, в свою очередь, классовая борьба пролетариата против собственнических вожделений мелкой буржуазии, даже деревенской, есть борьба за кооперирование крестьянства и за электрификацию.