Александр Генрици - Холера в России. Воспоминания очевидца

Сперва следственная комиссия, учрежденная в Старой Руссе, снимала допросы. Потом в Новгороде учреждена была военно-судная комиссия, которая, рассмотрев материалы следствия, разбила всех 2610 человек обвиняемых на четыре разряда. В первый отнесено было 88 человек, «вожаки и главари бунта, ярые истязатели и убийцы». Отнесенные к первому разряду приговорены были к наказанию кнутом и к ссылке в каторжные работы. Остальные подсудимые, в зависимости от степени их виновности, распределены были по следующим трем разрядам, будучи приговорены к наказанию шпицрутенами от 500 до 4 тысяч ударов и к исправительным наказаниям: отдаче в арестантские роты или отсылке на службу в Сибирский и Финляндский корпуса.

Экзекуция производилась частью в Новгороде, частью в самих округах. Как и во время Чугуевского бунта, к месту экзекуции сгонялись все поселяне с семьями, не исключая женщин и детей-кантонистов. Всякий сколько-нибудь знакомый с нравами николаевской эпохи имеет, конечно, представление о тех зверских истязаниях, которым ослепленное самодержавие подвергало своих врагов. Тем не менее стоит послушать очевидцев этих страшных сцен. Руководить экзекуцией вызвался генерал Скобелев 81. «Заплечные мастера» были выписаны заблаговременно из Москвы, Твери и Новгорода. Они, видимо, хорошо знали свое дело.

«Сцена на плацу во время наказаний была шумна и ужасна… Удары кнута и бичевание шпицрутенами с воплем и стоном бичуемых раздавались по штабу, но крик кантонистов и визг женщин под розгами – заглушал все». Это вспоминает священник поселенных войск, чуть ли не ежедневно привыкший наблюдать подобные сцены. А вот маленькие подробности из воспоминаний Гриббе:

«При экзекуции генералу Скобелеву показалось, что тверской мастер будто бы очень снисходительно отпускает удары. Это не понравилось генералу, и он приказал казаку дать палачу четыре жестоких удара нагайкою, что и было немедля исполнено. Затем, чтобы подогреть усердие палачей, Скобелев закричал: „Принести им водки!“ Водка была принесена, и опьяненные палачи усердствовали весь день в кнутобойничании, поощряемые криками Скобелева. Само собою разумеется, что все наказанные прямо с плаца были отправлены в госпиталь, а оттуда на третий день – в каторжную работу».

В каторгу пошли далеко не все: 129 человек умерло во время экзекуции.

Расправившись таким образом с мятежными поселянами, правительство вынуждено было задуматься и над тем, как быть с самими военными поселениями. Ясно было, что оставлять их в прежнем положении невозможно. Это понимали все. Об этом громко говорили в Петербурге. Жандармское «обозрение» происшествий и общественного мнения в 1831 году отмечало: «В июле месяце бедственные происшествия в военных поселениях Новгородской губернии произвели всеобщее изумление и навели грусть на всех благомыслящих. Происшествия сии возбудили в то же время и толки, сколь вредно и опасно может быть для столицы соседство военных поселений, и распространившийся вслед за тем слух о намерении правительства уничтожить новгородское военное поселение радовал всех, но вместе с тем… возбудил опасение, чтобы мера сия не была принята поселянами как победа, над правительством одержанная».

Все это отлично учитывало и правительство. И тот же Бенкендорф, отмечавший необходимость коренной реорганизации военных поселений, представлявших постоянную серьезную угрозу самодержавию, признавался: «Но как после случившегося надлежало избегать малейшей уступки, то ко всем переменам было приступлено уже позже, и притом более в виде наказания. Один 1-й карабинерный полк, в награду за свое поведение, остался на прежнем своем положении».

Через полгода после восстания новгородские военные поселения преобразованы были в округа пахотных солдат. По существу, это была не реорганизация, а смертный приговор военным поселениям. Они утратили все свои специфические черты, а вместе с тем и всякий смысл. Оставаясь каким-то никчемным придатком государственной машины, балансируя между военным и гражданским ведомствами, они номинально просуществовали еще до конца царствования Николая I, постепенно сходя на нет.

Одним из первых мероприятий правительства Александра II явилось совершенное упразднение не только военных поселений, но и округов пахотных солдат, переданных в управление министерства государственных имуществ.

Так и кончилось бесславное существование этого последнего излюбленного замысла Александра I. Обнаженная от традиционных покровов, история военных поселений, этот опыт военно-государственного закрепощения, как мы выше имели возможность убедиться, входит прочным звеном в политику самодержавия, представляя отчаянную попытку создать новую опричнину, новый форпост против враждебных стихий. Попытка эта оказалась неудачной. Николаевская эпоха и, в частности, восстание военных поселян обнаружили такие глубокие социальные и экономические противоречия, которые не могли уже быть локализованы никакими паллиативами, никакими полумерами вроде создания военных поселений.

Взгляд очевидца. Холерный бунт в Старой Руссе

(А. Ушаков)

(Рассказ очевидца)

I

Летом 1831 года холера свирепствовала в России повсеместно. В новгородском военном поселении гренадерского корпуса смертность была ужасная; в одной Старой Руссе, где считалось жителей вместе с приходящим из разных мест рабочим народом свыше 20 тысяч обоего пола, ежедневно умирало от 50 до 60 человек. С наступлением жаров, в июне и июле месяцах, эпидемия еще того более ожесточилась.

Известно, что бунту, происходившему в эту печальную эпоху, предшествовали нелепые толки и слухи, распускаемые злонамеренными людьми для волнения народа. Говорили, будто все карантины поделаны с целью отравлять людей; что окуривание, в них производимое, ядовито, что от него-то и гибнет такое множество народу… Об этом явно говорил в присутствии военного полицмейстера сам градской голова Старой Руссы – купец Шубин. Когда же карантины велено было снять, те же злоумышленники стали говорить, что народ начинают отравлять и на свободе, что уже яд сыплют в реки, в колодцы, в огородах на зелень и овощи и даже на хлеба в полях; по улицам ловили мнимых отравителей; наконец, разнеслась молва, что сами начальники военного поселения и все офицеры рассыпают яд по разным местам… Мещане Старой Русы схватили принца Оранского гренадерского полка поручика Ашенбреннера, ехавшего верхом по берегу реки, – уверяли, будто видели, как он что-то из кармана сыпал в воду; отвели его к полицмейстеру, который, освободив офицера, одного из мещан посадил под арест.

В это тревожное время в самом городе Старой Руссе войск не было; все действующие батальоны 2-й гренадерской дивизии еще в декабре месяце 1830 г. ушли в поход в Польшу, а резервные батальоны находились в лагерях в 56 верстах от города. Было очень заметно, что мещане и купцы сходились между собою на городском мосту, на площадях и улицах и о чем-то горячо рассуждали; но на все это местное начальство не обращало никакого внимания.