Андрей Купцов - Миф о красном терроре

Сами дворяне (я имею в виду нравственно здоровые слои), испытывая прихосоциальный конфликт, соприкасаясь с реальным миром дикого фашистского неравенства романовской империи, никогда не применяли при самоопределении термин «дворянин». Это автоматически унижало собеседников не дворян.

В обиход был запущен интереснейший социальный псевдоним — интеллигент. Хотя параллельно сложился социально-семантический ряд, перед которым стоял объединяющий образ, называвшийся «разночинцем». То есть демонстративное определение человека, который сложился как личность вне сословных рамок. Но разночинец всё же звучало как-то брутально. В подсознании всегда всплывало: разгильдяй, купец-спекулянт мелкого пошиба, тот же коробейник, не вписанный в сословные гильдии-разряды. Разночинец — всё же не дворянин, хотя и это могло подразумеваться. Но, как правило, это относилось к каким-то работникам умственного труда (от актёра до адвоката и т. п.), чиновникам, мелким и средним бизнесменам, которые вышли из мещан, поповичей, инородцев, казаков, крещёных иностранцев (и даже евреев) незнатного происхождения…

Термин «интеллигент» прижился в языке, создавался образный ряд признаков, главным из них была оппозиционная заданность мышления и даже (в экстремальных ситуациях) поступков. Интеллигент был потенциальной, а то и реальной фрондой, вечным критиком системы. Лояльный к системе или даже нейтральный к оной так и назывался — «дворянин» или зло и уже ёрнически — «благородный»!..

Кстати, критика или оппозиция к системе была, естественно, и внутренне оправдана и объяснима. Это происходило хотя бы потому, что в родовом и сословном плане интеллигент, точнее дворянин, нередко имел кабы не большие права на тот же престол Российской империи, чем правящий представитель династии Готторп-Романовых. И об этом обстоятельстве, то есть о дворянском фундаменте русской интеллигенции, как правило, напрочь забывают даже писатели и историки поколения «от Солоухина и моложе». Незаметно исчезла преемственность понимания применяемого общенационального термина. Те, кто принадлежал к более старшим поколениям, ещё помнили равенство между понятиями дворянин и интеллигент. А более молодые, вроде борзописца Бушкова, легко подхватывают даже старую, дореволюционную полемику, не понимая всей семантики понятий, которыми оперировали современники тех событий.

По сути, всему виной был Ленин. Он постоянно вёл полемику с представителями классического марксизма. Он был всё-таки не свободен от национализма, и его угнетало теоретическое положение России в марксизме, где романовский кишлак считался аграрной феодальной окраиной европейской цивилизации, капитализм тут только зарождался, и ни фабрикантов-кровопийц-монополис-тов с банкирами, ни пролетариата как готового к революционной организации класса не было в достаточном объёме, а значит, не было никаких предпосылок и теоретических обоснований для того, чтобы имело смысл подтолкнуть Россию к революционному преобразованию. Если жёстко, то России надо было ещё лет пятьдесят ждать ситуации, когда могла бы произойти буржуазная революция. Ленин ждать не хотел, но и не мог выглядеть в марксизме «как пьяный жлоб в синагоге». Он упорно доказывал, что капитализация в России идёт с огромной скоростью и создаёт количественные составляющие для качественного накопления революционных компонентов. Он даже напишет работу «Развитие капитализма в России». Конъюнктурщина безпредельная. Я спрашивал у (теперь уже бывших) «остепенённых» выпускников ВПШ, как это так получилось, что у Ленина в этой работе нет сравнения с развитием этого пресловутого капитализма в других странах Европы и в США? В. Ленин почему-то довёл книгу до 1906 г., и пошто бы так-то? Чего ж не дописать-то опосля?

А дело в том, что, по моей теории, основная объективная база развития социального сообщества вообще и конкретной страны в частности — это избыточный или прибавочный продукт природы.

1909 год в России был лучшим урожайным годом за всю историю, и нищий крестьянин стал активным (в массе, конечно) покупателем. Промышленность России, которая вечно страдала от отсутствия массового товарного рынка, дала последний предсмертный всплеск. Но в 1910 г. грохнет недород, и только (без миллионов инородцев) официально от голода помрёт где-то около 1,5 млн чел. И промышленность покатится вниз в силу тотального затоваривания никому не нужными продуктами производства. (Советую, уж не считайте меня претенциозным маньяком-нарциссистом, прочесть мою брошюру «Земля Ёк», где я даю статистику зависимости урожайности русского поля и уровня развития промышленности.)

Сравнения России с другими странами той же Европы Ленин избегает в силу несопоставимой нищеты финансовых и материально-технических показателей царской России. Да, динамика роста у Ленина в книге показана, но в объективном плане было примерно так: тодысь к январю Ванька скостромил одну ложку, на-дысь к январю он сделал на 100 % ложек больше, а год назад Ванька делал на 200 % меньше, чем надысь! Налицо явный рост. И это не стебалово, можете сами посмотреть и поискать сравнения…

Та же причина и отсутствия сравнения с США. Уникальная страна (тогда), где рабочий и «крестьянин» были массовым покупателем. Рабочий США получал зарплату, которая была, как минимум, в двадцать раз больше зарплаты рабочего России. Народ был массовым покупателем, и это немыслимо ускоряло товарооборот. Капитал в США рос, как на дрожжах. Безплатное образование, стандартизация типовых размеров и допусков в промышленности ещё с начала XIX в., примат права на землю был у государства, что исключало традиционную в Европе паразитарную абсолютную ренту, и т. д. Но это отдельная тема.

Ленин на всякий случай, предвидя критику со стороны ортодоксов от марксизма, сочинил своё (монголо-российское) определение предреволюционной ситуации, типа: «Низы не хотят и не могут жить по-старому, а верхи, в свою очередь, уже также не могут по-старому управлять этими низами». Тут, как видите, уже крамола; получается, что доминирующим фактором становится не статистически объективная классовая и социальная ситуация, а мироощущение народа. Но народ-то состоит всё же из личностей, из конкретных людей, а значит, ленинский тезис уже как бы и не субъективным идеализмом попахивает. То есть мир всё же таков, каким я его ощущаю?! Тут батька Юм выплывает из склепа.

А Ленин ещё более усиливает субъективный фактор, необходимый (и достаточный) для революционного преобразования: «Если идея овладевает массами, она побеждает».