Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Ленде верил, что в его силах положить начало новой эре, когда Революция сможет вновь опереться на миф о глубинном единстве Нации, народа и соответственно себя самой. В то же время она сможет вновь использовать механизм, регулирующий ее деятельность, то есть устранение побежденных политических противников, отождествленных с интриганами и врагами Республики. 9 термидора пыталось исцелить разгул страстей одним лекарством, подходившим обществу в тот момент: реваншем.

На деле же унаследованные от Террора страх и ненависть лучше всего выражались языком подозрений. Ненависть была обращена против «террористов», агентов и политических кадров Террора, всех тех, кому общественное мнение заранее вынесло приговор за участие в отправлении бесчестной власти. Страх же способствовал сохранению призрака возвращения Террора, новых убийств; его разжигали пресса, антиякобинские памфлеты, первые рассказы о потоплениях в Нанте и воспоминания освобожденных заключенных, многочисленные слухи. Реванш сделался личным и коллективным, затронул социальную и культурную сферы, он был направлен против всех этих «негодяев» и «душителей», «рыцарей гильотины» и «убийц», грабителей и расхитителей, невежд и наглецов, которые заняли все должности и некогда восторжествовали над честными людьми. Противоположностью этого страха и ненависти была тревога якобинцев о том, что их начнут преследовать: резкое изменение политической конъюнктуры, становившейся все более и более сложной, первые нападки на «патриотов» порождали среди якобинцев атмосферу страха и неуверенности. И в том и в другом лагере страх усиливался из-за свойственных Революции вербальных преувеличений, особенно распространенных в первые недели после 9 термидора. Выход из Террора расширил сферу применения свободы — в особенности свободы слова и печати. Усиление страха перед возвращением Террора поражает историков, задним числом знающих, насколько слабы были тогда якобинцы. Однако современники чутко реагировали прежде всего на риторику насилия, которой были пронизаны произносившиеся в Клубе речи. Так, на заседании 21 фрюктидора Дюэм предложил: для того чтобы «избавить наконец Республику от всех аристократов и контрреволюционеров», следует просто-напросто заменить «потоки крови и [...] многочисленные казни» на массовую депортацию всех дворян и священников — «этого пораженного гангреной нечистого сброда, [...] этих прокаженных, этих больных чумой» [94]. Напомним, что эпоха Террора окончилась совсем недавно, и политики отлично знали, что призывы могут предварять само насилие, провозглашать его и готовить к нему, и оно начнется, как только обстоятельства это позволят. Взаимное недоверие было тем более велико, что относительная политическая либерализация облегчала распространение слухов и страхов. Париж кишел «преследуемыми патриотами» и их родственниками, которые искали помощи и защиты в Якобинском клубе, принося с собой тревожные вести о том, что происходило в департаментах; с другой стороны, слухи о новом якобинском «заговоре» вызывали панику, как мы это увидим на примере якобинского восстания в Марселе 5 вандемьера III года.

Таким образом, начавшаяся 9 термидора эпоха не смогла стать временем разработки новых регулирующих механизмов политической жизни. Разумеется, Конвент принял определенные предосторожности, чтобы не позволить «тирании» вернуться (реорганизовав, в частности, структуру центральной власти), однако мае тупившее время реванша не способствовало ни политическому плюрализму, ни терпимости. Призывы к национальному единству, какие бы намерения за ними ни стояли и какого бы происхождения они ни были, не приносили успокоения, а лишь удваивали недоверие и подозрения. Ведь на самом деле символика и образы единства Нации или народа использовались начиная с 1789 года в качестве грозного оружия политической борьбы, непременно суля чистки, порой весьма кровавые. Сползание в диктатуру якобинцев и монтаньяров осуществлялось путем последовательного устранения оппозиции во имя неограниченного суверенитета народа, единого и неделимого. Помимо этого, выход из Террора осуществлялся посредством устранения «террористов»; эти репрессии были легитимированы «правосудием, поставленным в порядок дня», и совершались от имени народа, единым фронтом выступавшего против тирании. Большинство Конвента всего-навсего повернуло против Якобинского клуба разработанную тем риторику и идеологию. И это было не столько политиканством, сколько попыткой термидорианцев, зачастую принадлежавших ранее к Горе, заявить свои права на часть якобинского наследия.

Исходя из этого отсутствия глобальных политических инноваций, можно сказать, что, если доклад Ленде и завершал II год Республики, то он не открывал собой III год. В самом деле, этот определяющий для политического опыта термидорианцев год открывался под знаком торжественного обращения, принятого Конвентом 18 вандемьера, всего через двадцать дней после одобрения доклада Ленде.

«Ваши самые опасные враги — это не подручные тиранов, которых вы привыкли побеждать... Наследники Робеспьера и всех сраженных вами заговорщиков делают все, чтобы поколебать Республику, и примеряют любые маски, чтобы через беспорядки и анархию привести вас к контрреволюции. Вас больше не обмануть, обогащенные опытом французы. Болезнь сама подсказала вам лекарства... Никакой народный орган, никакое собрание не есть народ; никто не должен говорить или действовать от его имени... Все действия правительства будут иметь справедливый характер; однако эта справедливость больше не предстанет такой, какой ее изображали злодеи и лицемерные заговорщики... Французы, избегайте тех, кто беспрестанно говорит о крови и эшафотах, этих единственных патриотов, этих озлобленных людей, обогатившихся в ходе революции; они боятся правосудия и рассчитывают найти спасение в смуте и анархии» [95].

Текст стоил бы того, чтобы привести его целиком; это настоящий призыв к мести и реваншу, направленный против якобинцев и старых террористических кадров. Атаки против «единственных патриотов» предвещали намерение обуздать народные общества, начиная с главного Клуба (парижского Якобинского клуба). В этом обращении содержались все элементы той политики, которую в конечном счете станет проводить термидорианская власть. Прежде всего, реванш задумывался как легальный и находящийся исключительно в рамках закона. Однако вербальное насилие, содержавшееся в этом обращении, подсказывало, сколь хрупки окажутся эти рамки.

Чрезвычайно увлекательно следить, как день ото дня совершался тот поворот, который вылился в политический выбор, абсолютно противоположный проекту политического единодушия, предложенному Ленде. При этом политический выбор, провозглашенный в обращении от 18 вандемьера, никоим образом не являлся плодом предварительно разработанного глобального политического проекта; большинство термидорианцев раз за разом давало лишь частные ответы на конкретные вопросы, поставленные эволюцией политической ситуации. Тем не менее, реагируя таким образом на текущие события, термидорианцы скатывались в эскалацию репрессий и насилия, подозрений и озлобленности. Эффекты этих спонтанных действий накладывались и дополняли друг друга, пока не сформировали нечто похожее на новый политический феномен. Его контуры все еще оставались зыбкими, но в целом он был достаточно четко различим, чтобы возникла необходимость описать его новым словом: антиякобинская и антитеррористическая реакция. В нашу задачу не входит последовательная реконструкция хроники этих политических событий; ограничимся тем, что назовем несколько важных моментов, определяющих контекст обращения от 18 вандемьера и соответственно проясняющих тот путь, на который вступила власть в начале III года.