Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Чеканный образ «лиги вандалов» вписывался в контекст всей кампании, проводимой Комитетом общественного спасения. И в самом деле, Пейян, недавно назначенный этим Комитетом комиссаром Исполнительной комиссии по общественному просвещению, в те же дни представил доклад об «исправлениях оперы "Кастор и Поллукс"; слова Бернара, музыка Кандейля». Предлог был ничтожным: «корректор» заменил в либретто слова, которые казались ему противными республиканской морали, на другие, более подобающие. Так, вместо «дар богов» он написал «дар небес»; «божественную дружбу» он заменил на «небесный разум»; «любовь делает тебя постоянным» было заменено на «тот, кто постоянно следует законам» и т.д. Для II года процедура была обычной; в старых пьесах заменяли даже «господин» на «гражданин» и старорежимное «вы» на республиканское «ты»... Однако с первых же строк в докладе страстно провозглашалась истинная мишень этих атак. «Невежество, грубость, варварство, наконец, все, что можно назвать эбертизмом в искусстве, ведут к контрреволюции посредством огрубления мысли, точно так же как политический эбертизм использует заговоры, беспорядки и убийства». Доклад должен был быть разослан во все народные общества Республики, во все городки и коммуны, включая те, в которых никогда и не мечтали об оперных спектаклях. Так либретто «Кастора и Поллукса» стало примером широкого заговора, который распространял на сферу культуры свои зловещие политические планы.

«Никогда еще покушение на моральный дух нации не было теснее связано со злодеяниями, направленными против ее правительства [...]. Гидра факций подняла все свои головы одновременно, чтобы обвить ими все составные части государства; их можно найти в театрах и общественных местах, на трибунах и в логовах журналистов; змеи шипят со всех сторон; их яд капает повсюду».

Так «ложные вандалы» обрушиваются на культуру с неслыханной яростью. Чтобы дорваться до власти и подточить революционное правительство, «факционеры» вознамерились «все отметить или, вернее, все обезобразить печатью человека, одно имя которого [папаша Дюшен] было вызывающей пошлостью». Разумеется, республиканские добродетель и бдительность, воплощенные в Комитете общественного спасения и Революционном трибунале, разоблачили заговор Эбера. Однако дело еще не завершено. Комиссия по общественному просвещению ставит перед собой задачу «преследовать глупости в литературе точно так же, как правительство искоренило преступления Эбера; они шли рука об руку; одни способствовали могуществу других; они вновь дерзко появлялись на свет. Таким образом, живы еще корни дерева, крону которого поразила молния» [171].

Обличение «эбертизма в искусстве» не просто указывает на козла отпущения, на которого революционная власть может свалить ответственность за «грубость и варварство», — изобретается целая парадигма. В самом деле, граница, которая отделяет «нас», просвещенных революционеров, от «лиги вандалов и вестготов», сразу же оказывается смещена. Образ вандала сохраняет свою изначальную функцию — обозначить другого, того, кто противостоит цивилизации и Просвещению, нераздельно связанному с революционным делом. Однако отныне этому другому удается затесаться среди «нас» и сделать это вероломным и бесчестным путем, что становится очевидно в результате использования идеи-образа «заговора». Те, кто управляет «лжевандалами», — без сомнения, враги, однако враги скрытые. Таким образом, становится понятно, по чьей вине Революция принесла столько бед, извративших ее благородное дело: уничтожение памятников, преследование ученых и художников и т.д. Варварство отнюдь не присуще ей; напротив, тот факт, что заговорщики стремятся понизить «моральный дух Нации», является дополнительным доказательством глубинной взаимосвязи между Революцией и Просвещением. В равной мере подтверждается культурная и образовательная миссия революционной власти. «Эбертизм в искусстве» — это проникновение в культурную сферу преимущественно политического заговора, направленного против этой власти. И вырывать корни «вандализма» также приходится политическими методами, разоблачая факционеров и карая их со всей «революционной энергией». Тем самым дискурс, направленный против вандалов, смыкаясь с идеей эбертистского заговора, подкрепляет террористический дискурс; это призыв выявить и наказать виновных, подозрительных и заговорщиков.

Кого же имел в виду Комитет общественного спасения, когда через три месяца после казни самого Эбера начал яростную кампанию против «эбертизма в искусстве»? Никакого конкретного имени названо не было, однако «изм» показывал, что речь шла о разветвленной системе. Во время суда над Эбером вопрос о «вандализме» не поднимался; эбертисты были обвинены в заговоре против революционного правительства, организованном при поддержке иностранцев, если не при подстрекательстве самого Питта, и в том, что они выступили против власти народа, который пытались задушить голодом. Сопрягая с политическим «заговором» заговор в сфере культуры, выражавшийся в «грубости и варварстве» «лиги вандалов и вестготов», направленный на преследование ученых и деятелей искусства, власть, судя по всему, начала наступление на культуру. Разве «вызывающая пошлость» Père Duchesne не выражалась в социальном и культурном поведении, «популистском» языке и стиле жизни, который заимствовали во II году сами политические элиты? [172]

Мы никогда не узнаем, какой поворот могла бы принять кампания против «вандализма», проводимая «террористами» и «робеспьеристами». Доклад Пейяна, объявляющий о ее начале, был опубликован в Moniteur лишь 7 термидора (в день казни поэта Андре Шенье...). В рамках той же борьбы против «лиги вандалов и вестготов» Комитет общественного образования поручил 27 мессидора Грегуару и Фуркруа «собрать факты и подготовить доклад для разоблачения действий контрреволюционеров, при помощи которых враги Республики стремятся привести народ к невежеству, уничтожая памятники искусства и преследуя людей, объединяющих патриотизм с талантами» [173]. И если Конвент смог столь быстро, всего за месяц, истекший после 9 термидора, сформировать направленный против вандалов дискурс — ключевой элемент антитеррористического дискурса, — то это произошло лишь потому, что доклад против «вандализма» был уже заказан в разгар Террора и что террористическая схема «заговора вандалов» была разработана и опробована в борьбе против «эбертизма в искусстве».

В основе трех знаменитых докладов Грегуара, отмечавших новый этап в эволюции направленного против «вандалов» дискурса и закрепивших стереотип «вандализма», лежало несколько основных тезисов [174].