Александр Пресняков - Московское царство

Приспособление боярства к строю зарождавшейся новой системы управления и новых порядков государевой службы глубоко повлияло на его положение. Возникает, по необходимости, более точное, служебно-формальное, правительственное его определение. Строже проводится его отграничение от других слоев служилого класса.

В Судебнике 1497 года термин социального быта – «боярин» - получает своеобразное, должностное и правительственное значение в связи с понятием «боярского суда». В областном управлении различаются наместники, за которыми кормления с боярским судом, и такие, которые держат кормления без боярского суда. Только первые определенно названы боярами, словно «боярский суд» и составляет существенный признак боярства. Попытка В.О. Ключевского определить этот боярский суд как суд «по боярским делам», крайне искусственна по приему и только отклоняет от верного понимания постановлений Судебника. Ближе к нему комментарий Н.И. Ланге, который отождествил этот боярский суд с тем, какой производили в Москве веденные бояре по приказу великого князя. Тождества между ними, конечно, нет, но боярский суд Судебника – дальнейшее развитие суда введенных бояр. Его нельзя определить перечнем дел, ему подсудных. Ряд статей Судебника говорит о боярском суде, как суде по всяким жалобам, о суде, где можно «досудиться» до судебного поединка и до смертной казни, суде в тяжких преступлениях и в заемных делах. Для ряда дел роль судящего боярина в рассмотрении и утверждении «докладного списка»: это ясно указывает, что боярский суд - суд высшей инстанции, суд великокняжеский, центральный, которому надлежит решать важнейшие дела, подвергать ревизии и утверждению приговоры, восходящие в порядке доклада от судей, у которых кормления без боярского суда. Красноречивую иллюстрацию такого значения боярского суда составляет равенство пошлин, какие в нем взимаются, с теми, что назначены для личного суда великого князя. Боярский суд – только особая форма центрального, великокняжеского суда. Такое его определение кажется противоречащим существованию «боярского суда» наместников – областных правителей. Но Судебник недаром ставит «боярский доклад» (московский) наряду с «наместничьим докладом» (по городам) - докладом наместнику-боярину, за которым кормление с судом боярским. Перед нами особенность правительственного строя эпохи, когда компетенция связана не с учреждениями, безлично организованными, а с личными приказами-поручениями. Отпуская на наместничество своего введенного или думного боярина, великий князь давал ему полномочия боярского суда, те самые, в осуществлении которых состояла деятельность боярина в Москве; явление, весьма обычное и в средневековых государствах Западной Европы. Пройдут года, и Судебник Ивана Грозного ограничит полномочия боярского суда по наместничествам в пользу окрепших центральных учреждений и сильно затруднит понимание боярского суда исследователям, которые попытаются построить его определение на признаках, взятых из разных эволюционных моментов изучаемого явления. Но при Иване III широта полномочий кормленщиков вызывает только стремление сосредоточить высший суд в руках доверенных лиц, тесно связанных с дворцовым верхом, и поставить более определенно дело контроля: с одной стороны, в порядке доклада, с другой, в подтверждении обязательного присутствия на суде судных мужей – крестьянских выборных властей и лучших мирских людей, чем обеспечивалась и возможность проверки данных доклада. В то же время великокняжеская власть принимает меры к тому, чтобы саму наместничью должность поставить в более определенные правовые рамки. Широкое пожалование кормлением должно смениться большей регламентацией прав и порядка деятельности кормленщика. Таково значение «уставных грамот» наместничьего управления, которые появляются в правление Ивана III. Их идея пришла из области новгородского владения. Когда великий князь Василий Дмитриевич на время овладел волостью Великого Новгорода – Двинской землей, он склонил двинян «задаться» за великокняжескую власть, обеспечив им элементарную законность в управлении своих наместников тем, что пожаловал населению Двинской земли особую грамоту, по которой наместники обязаны «ходить» в своей судебно-полицейской деятельности и сборе доходов. Эта уставная грамота выдана населению Двинской земли как грамота, охраняющая его от наместнического произвола. Когда Иван III принудил Новгород отказаться от договорных отношений с великокняжеской властью, он ответил отказом на челобитье новгородцев дать им подобную охранную («опасную» грамоту), определяющую основы той «пошлины», какую должны соблюдать наместники в делах управления, но позднее и сам он, и его преемники широко использовали практику выдачи областному населению уставных грамот, ставящих предел наместническому произволу.

Совокупность всех этих новшеств в устройстве великокняжеского управления ставила деятельность исполнительных органов великокняжеской власти на новое основание. Их личному составу предстояло перевоспитание в духе ответственной правительственной деятельности агентов верховной державной власти, покорных орудий воли своего государя. С их полномочий снималась печать самостоятельного, хотя и пожалованного им, права. В этих полномочиях – только проявление единой верховной власти через деятельность подчиненных органов ее управления. Однако, на создание бюрократического управления не было еще сил, средств и организационного умения. Возникает сложная система отношений, основанная на приспособлении к задачам и формам государственного строительства самодержавной власти той социальной силы, которая была искони опорой и сотрудницей великокняжеской деятельности – боярства. Основная черта этого приспособления в более определенной и отчетливой дифференциации всего личного состава великокняжеского двора, прежних его вольных слуг на разряды – московские «чины». И в этом процессе подлинно велико значение притока в состав боярства значительного количества новой знати, владельцев вотчинных княжений и прочих «родословных» людей. прежний, более тесный круг ближних слуг великого князя должен был сильно расшириться и получить иную общественную окраску. Нелегко было определить положение служилых князей в рядах московского боярства. Эта задача была разрешена во времена Ивана III и Василия III постепенной выработкой системы местнических счетов. У Ключевского находим весьма ценное указание, что корни местничества надо искать не в боярских, а в княжеских традициях. Общие его основания вытекали из принципа княжеского братского равенства и старейшинства. В договорах между князьями встречаем тщательные оговорки о том, что одни из них выступают в поход только под условием, что во главе рати сам великий князь, других он посылает со своими сыновьями, а заменит его боярин-воевода, то и удельные князья посылают полки со своими воеводами. Великие князья стремились поднять свою военную власть над этими счетами, и им это часто удавалось. Но такие воззрения и навыки пустили глубокие корни среди служилых князей. На службе великому князю эта традиция получила особо острое значение, как гарантия высокого служебного и общественного положения родословных лиц. В известной и не малой мере служилые князья остались и на этой службе владетельными князьями. Их ратные силы, их вооруженные дворы составляют особые полки в великокняжеском войске, под их личным командованием, не входят в общий распорядок московской армии, а становятся в строй подле московских полков, «где похотят». Только к концу княжения Ивана III служилые князья появляются все чаще в роли воевод над московскими полками, все еще не смешиваясь с московским боярством. То же, что по этим наблюдениям Ключевского отмечено в ратном деле, происходит и в великокняжеском совете: великий князь совещается «с князьями и боярами», в его окружении сравнительно долго различны две группы, разного генеалогического состава. Это вступление князей в ряды слуг великого князя неизбежно повлияло на положение боярства. Его прежний состав переживает расслоение. Верхи старинного московского боярства успешно отстаивают свои позиции, находя поддержку в близости к великому князю и собственном значении крупных землевладельцев. Но ряд элементов в составе вольных слуг боярского происхождения сходит на вторую ступень в строе служилого люда. Официальная терминология эпохи сохранила любопытные черты этого переходного момента. Часть служилых людей великокняжеского двора, утратив звание боярина, сведенная к положению «детей боярских», сохраняет, однако, боярское положение в служебном отношении. Так, полагаю, нужно понимать «детей боярских, за которыми кормления с боярским судом» Судебника 1497 года (в царском Судебнике это уже черта фактически устарелая) и тех «детей боярских, которые у государя в думе живут». Нет основания видеть в них явление новое, плод антибоярской политики великокняжеской власти, как и в думных дьяках, этих потомках прежних дьяков введенных, великих и ближних.