Гюнтер Кунерт - Москва – Берлин: история по памяти

После ранения и до конца войны муж лежал в разных лазаретах и, наконец, оказался в Мюнхене. По вечерам, когда Мюнхен бомбили, я видела зарево от падающих ракет. Позднее Альберту сделали операцию в Герршинге на Аммерзее, и он пошел на поправку. Он получил отпуск, но из-за бомбежек поезда не ходили, и ему пришлось немалый путь проделать пешком. В результате он заработал себе воспаление легких и в нашем городе снова попал в лазарет. Но здесь я уже могла его видеть.

Только в апреле 1945 года, когда на подходе уже были американские танки, мужа выписали, и он вернулся домой. Американские солдаты с оружием в руках обыскивали наш дом, но Альберт был в гражданской одежде, и на него они внимания не обратили.

У мужа все еще была трубка в шее. После того как в трубку влетела оса, и он едва не задохнулся, он стал прикрывать трубку тонким платком. Когда стало поспокойней, муж поехал в Мюнхен к врачу. Его снова успешно прооперировали, Теперь он уже мог тихо говорить. Но когда попробовал снова пахать, волы его не послушались — для них голос у него был слишком тихим. Так что эта работа так и осталась за мной.

Чтобы получить отставку, Альберт должен был явиться к американцам. Благодаря ранению все уладилось, а многих, кто прошел с ним войну, передавали русским, и они долгие годы прожили в плену.

Помню, как в конце войны мы услышали приближение танков. Они подходили все ближе, и уже были слышны разрывы снарядов. Я вышла на улицу и увидела, как первые танки въезжают на наш холм. Один из них уже выстрелил — рвануло совсем рядом со мной, у деревянного сарая. Я побежала в дом. Танки палили по лесу, так что в небе было много-много огненных черточек. Некоторые из танков остановились у нашего двора. Все бывшие в доме мужчины должны были построиться на улице. Американцы отобрали у них наручные часы и вошли в дом. С винтовками в руках они искали немецких солдат — я должна была провести их по всему дому. Всех мужчин — их было около тридцати человек, в основном венгры, — на автомобилях повезли в Пфаркирхен и заперли на ипподроме.

В деревне поднялся страшный вой. Все жены в своих домах попадали на пол и, воздев руки к небу, голосили: «Святая Мария, Матерь Божия, помоги!». Женщины были совершенно растеряны — перестали следить за собой, да и вообще не проявляли ни к чему интереса.

На ипподроме заперли многих мужчин. Тем из них, которые раньше были нацистами, пришлось худо: их били и пинками валили на землю, прямо в лужи. Некоторые приносили им в бидонах поесть, потому что пленных начал одолевать голод. Разговаривать и брать еду разрешалось только через деревянный забор, и то под строгим надзором. Через несколько дней большинство отпустили. Женщины вновь стали следить за собой, заплели в волосы ленты, и жизнь пошла по-прежнему. Впрочем, молиться тоже перестали.

Нужно отдать венграм должное, они были работящими. Умели заработать денег и сделать жизнь более сносной. Они и работали, и торговали из-под полы. Помогали мне ухаживать за садом да еще посадили овощи.

Однажды ночью к нам пришли американцы, человек пятнадцать-двадцать, и я очень испугалась. Никто еще не ложился, и я попросила полковника венгра остаться со мной, потому что очень боялась. Тогда американцы принялись подшучивать над ним и женой другого венгра, которая была тут же. Напридумали бог знает чего, а все-таки тот венгр не ушел. Было так шумно, что Карола, наша старшая дочка, которая давно уже была в кровати, вдруг пришла к нам. Кто-то из солдат дал ей шоколадку. Другие же пошли в нашу кладовку и вынесли оттуда все, что только можно было вынести. В огромной сковороде, где я готовила дампфнудель, мне пришлось пожарить тридцать яиц, да еще двадцать пять — в другой. Но это меня не печалило — главное, что тот венгр был рядом.

Вслед за венграми пришли судетские немцы. Они собирались пробыть у нас недолго — им обещали новые дома, куда вскоре можно будет переехать. Они тоже помогали по хозяйству, да еще мои дети получили себе няньку. Кристина, наша вторая дочка, сейчас говорит, что Лени была для нее как бабушка. Условия у нас были неважные, и вскоре они переехали к своим знакомым в Гессен. Но прошло совсем немного времени, и они вернулись, потому что в Гессене терпеть не могли беженцев, относились к ним все равно как к свиньям. Несколько лет они прожили у нас, а потом муж Лени умер. О новом доме уже не было речи. Другие беженцы тоже ничего не получили.

Только теперь многие поняли, сколько горя принесла людям война. Страшно было смотреть на целые эшелоны беженцев. Но когда их расселяли по домам, находились и жестокосердные люди, причем всегда из богатых.

Некоторые старались напакостить беженцам, что усложняло их и без того нелегкую жизнь. Один раз в доме, где они жили, заткнули трубу, и печь стала ужасно коптить. Но трубочист вовремя это заметил и прочистил дымоход.

Со временем многие беженцы переехали в город. Для них выстроили целые кварталы. В большинстве своем беженцы работали очень усердно, у них появились новые дома, и они всем были довольны.

Альберт был теперь дома. Но его мать, у которой, кстати сказать, в городе пустовала квартира, по-прежнему хотела нас разлучить. Как-то муж меня спросил, правда ли все, что она обо мне рассказывает. Я ответила только: «Ты знаешь, что я тебя никогда не обманывала. Но если ты мне не веришь, что я могу сделать». Он мне поверил.

А за несколько лет до этого случилось вот что — свекровь оторвала меня от работы и велела идти в дом, там она подвела меня к канапе, на котором сидел дядя Альберт, и сказала:

— Сию же секунду встань перед ним на колени и извинись.

А тетушка ударила меня по лбу острием своей палки. Причем я понятия не имела за что. Я встала на колени и сказала:

— Дядюшка, если я тебя чем-то обидела, прости мне, хоть и не знаю, чем я провинилась.

Дядя заплакал вместе со мной, а женщины только злорадствовали.

Поскольку муж теперь работать не мог, он частенько сидел на софе за кухонной дверью. Однажды вечером свекровь в очередной раз стала науськивать на меня дядю. Дело было в комнате, и муж за дверью слышал каждое ее слово, а поскольку он сам был свидетелем того случая, о котором мать говорила, то поймал ее на лжи. Больше терпеть он не мог. Вскочил и, дрожа от злости, сказал:

— Мама, своими собственными ушами я сейчас слышал, как ты наговаривала на мою жену. Сейчас же собирай свои вещи и убирайся к себе в город!

Она заголосила:

— Мой собственный сын выгоняет меня из дому!

С того самого момента в нашем доме воцарился мир. Дядюшки повеселели, я теперь то и дело пекла для них какую-то безделицу. Эта выпечка была только для них, я клала ее в маленький ящичек стола, и, найдя ее, они всякий раз очень радовались.