Гюнтер Кунерт - Москва – Берлин: история по памяти

По воскресеньям я теперь никогда не отдыхала. Утром чистила хлев, потом ненадолго ехала в церковь на велосипеде, и снова домой — стряпать, стирать, мыть дядьям ноги, брить их, стричь волосы и ногти. Если ж я не успевала все постирать, свекровь говорила: «Ну конечно, в будни у тебя нет времени и в воскресенье у тебя нет времени, а других дней не бывает, неряха она и есть неряха». За словом в карман она не лезла. Но я слушалась своего отца и ничего не отвечала. Очень редко я ходила в гости к своим братьям и сестрам и никогда им не жаловалась.

Следующим летом муж приехал в отпуск домой. Как-то раз я стелила постели, а муж со свекровью стояли на улице, прямо под распахнутым окном, и я слышала, как она ему говорила:

— Альберт, я не понимаю, как ты мог жениться на этой женщине? Ты только посмотри, как она ходит! Она же станет горбатой, и коленки у нее торчат, а ты, между прочим, мог жениться на дочери богача.

Муж ей ответил:

— Мама, я не понимаю, чем она тебе не угодила, мне она так люба, да она еще и работящая.

Мне же свекровь говорила при муже:

— Подожди, вот он уедет, и мы снова будем тебе помогать.

В тот приезд муж купил мне чудесной ткани на летнее платье. Это было не так-то просто, потому что вещи продавались только по карточкам [10] Карточки на покупку изделий из текстиля были введены 14 ноября 1939 г., вскоре после введения продуктовых карточек. . Ему это удалось только потому, что он был фронтовиком. Из этой материи получилось красивое цветистое платье и жакетка к нему. Один наш знакомый из города сфотографировал нас с мужем, когда я была в этом платье, эту фотографию муж тоже забрал с собой. Потом отпуск подошел к концу, и я снова провожала его до нашей горки. Я все время улыбалась, чтоб ему было легче уехать, а обратно шла в слезах. И опять я услышала крик петуха — это было хорошей приметой.

Наступило воскресенье, прекрасный солнечный день. Я надела свое новое платье, чтоб идти в церковь. Когда я спускалась по лестнице, свекровь уже меня поджидала. У нее была нервная болезнь, и язык во рту дрожал, как у змеи. Она сказала:

— В этом платье ты у меня в церковь не пойдешь. Ты теперь женщина замужняя, в ярком ты у меня ходить не будешь.

Я пошла назад и надела другое платье. Когда я снова сошла вниз, она процедила:

— Ты немедленно пойдешь и наденешь другое, так ты у меня из дома не выйдешь.

Я переоделась в третий раз. После пятого раза я сказала:

— Мама, больше у меня платьев не осталось, могу я теперь идти?

Только тогда она меня отпустила. Всю дорогу к церкви по щекам у меня лились слезы. Когда я ставила велосипед, половина службы уже прошла. Я забилась в угол, чтоб никто не видел меня заплаканной. А ближе к концу, когда еще никто из церкви не выходил, я быстро выбежала и уехала домой, где меня поджидала работа.

Всем старшим членам семьи, кроме свекрови, было уже не под силу ходить в церковь, так что время от времени священник приходил к нам, свекровь же еще ходила хорошо, но путь к церкви казался ей слишком долгим.

Теперь я была беременна. Когда свекровь это заметила, то стала поносить меня последними словами. Мол, только ты одна и виновата, только ты и хотела ребенка, наверняка Альберт не хотел. «Ты у меня сполна отведаешь осеннего молока [11] Суп из осеннего молока — традиционное блюдо баварской кухни из скисшего молока. Хотя в семье Анны его регулярно готовили, здесь, очевидно, употреблено в переносном смысле. . Чтоб тебе издохнуть в родах, за то, что отобрала у меня сына». Но я с радостью ждала ребенка, ведь мы оба этого хотели. Поэтому я ей ответила: «Мама, но я его не одна сделала». На это она ничего не смогла возразить.

Шли месяцы, а я так ничего и не слышала, кроме ругани. Как-то раз мне нужно было плугом вспахать картофельное поле. До родов оставалось четыре недели. И тут волы понесли. Высвободиться я не могла, так как на руку у меня были намотаны вожжи, и волы добрых сто метров волокли меня на животе поперек борозд. А сзади наезжал плуг — он всю меня изранил, пока я пыталась освободиться. Наконец, пошло в гору. К счастью, волы замедлились, и мне необходимо было встать на ноги, чтоб их остановить. Собрав все свои силы, я быстро поднялась и заставила их повернуть, волы пошли по кругу и, наконец, остановились.

Выглядела я жутко. Земля, трава, клубни картофеля — все это пристало ко мне, фартук разорван, руки исцарапаны. Это был самый настоящий кошмар, я думала о ребенке, и мне было страшно.

Но тут меня обуяла лютая ярость: теперь-то я вас заставлю поработать, подумала я и пахала до тех пор, пока волы не взмокли. И хотя был вечер воскресенья, закончила я лишь после того, как вспахала все поле. Когда мы наконец-то вернулись домой, все ужаснулись моему виду. И никто не мог понять, как это я не сдалась.

На следующий день я решила, что дальше так продолжаться не может. Взяла велосипед и поехала в город, в окружной комиссариат, чтоб потребовать для моего мужа отпуска. Но оттуда меня отправили в местное крестьянское объединение — там мне обещали помочь, выделить помощника. На следующий день, около половины шестого вечера, когда я, по-прежнему одна, обрабатывала свекловичное поле, ко мне подошла совсем молоденькая девушка и спросила мое имя. Оказалось, что она и есть выделенная мне помощь. Я страшно разозлилась — чем она могла мне помочь? И тут же отправила ее назад.

На следующее утро я сразу поехала к начальнику штаба. На площади я встретила его подругу, она попрекнула меня тем, что я отослала прочь бедную девушку. Но мне уже было все равно. Да и что мне было с этой девушкой делать? Дома я и сама управлялась — мне необходим был мужчина для тяжелой работы в поле. И я пошла к начальнику штаба. Он готов был съесть меня со злости. Мы так с ним поругались, что в конце концов я сказала:

— Я останусь здесь, а ты можешь идти делать за меня всю работу и заботиться о моих стариках!

И мы стали дальше препираться, а он еще и начал угрожать:

— Думаешь, раз ты беременная, тебе уж и все сойдет с рук?

Я сказала:

— Зато тебе не сойдет. Я-то еще долго проживу, после того как они тебя убьют.

Он вскочил как ошпаренный. Заорал своей секретарше, чтоб она вызывала полицию, что меня прямо сейчас арестуют. Рыжеволосая секретарша не знала, правда ли ей звонить в полицию, потому что он часто так шумел. Я же с места не двинулась и только сказала:

— Ну, это пожалуйста, тюрьма станет для меня отдыхом в сравнении с домом.

Начальник совсем растерялся и уже не знал, как бы меня спровадить. Наконец, он обещал, что на утро отправит ко мне помощника.

Я сказала:

— Хорошо. Но если он не придет, послезавтра я опять буду здесь.

Он чуть не задохнулся от злости и немного успокоился, лишь когда я уходила. Мужчину ко мне и правда прислали — он должен был помогать мне столько, сколько потребуется.