Норберт Элиас - О процессе цивилизации

Мы не будем подробно останавливаться на рассмотрении механизма взаимодействия, определяющего социальную силу центра. Отметим только, что процесс социальной централизации на Западе — в особенности на фазе «формирования государств», — равно как и процесс цивилизации, нельзя понять до тех пор, пока не будет прослежена подобная элементарная механика, выступающая и как руководящая нить для мышления, и как общая схема наблюдения. Если взять «централизацию» на описанной нами стадии образования государств, взглянуть на борьбу между различными княжескими домами с точки зрения ее участников, то станет очевидным, что для них это противостояние с центром было неким подобием современного отношения государства с «заграницей» . Проблема заключается в том, чтобы перейти к рассмотрению тех шедших внутри политических объединений процессов взаимодействия, которые придали центральной власти особую силу и прочность (в сравнении с предшествующим периодом), равно как и облик «абсолютизма». В исторической реальности эти два процесса неразрывно связаны: перераспределение сил внутри политического объединения и смещение центра тяжести в системе отношений между ними.

Как было показано выше, в ходе конкурентной борьбы, ведущейся между различными уделами, постепенно один княжеский дом одерживает верх над всеми остальными. Вместе с тем он во все большей мере принимает на себя функцию высшего регулятора всех процессов, происходящих в рамках крупной политической единицы, но сама эта властная функция как таковая не была сотворена данным княжеским домом. Она выпадает на его долю благодаря размерам накопленной в процессе борьбы собственности, вместе с переходом в его монопольное распоряжение инструментов, необходимых для ведения войны и сбора налогов. Эта функция возникает и усиливается благодаря росту дифференциации функций в общественном целом. С этой точки зрения может даже показаться парадоксальным, что на фазе образования государств занимающий центральные позиции правитель получает столь большую социальную силу; ведь на исходе Средневековья вместе с быстрой дифференциацией функций все более ощутимой становится зависимость государя от исполнителей других функций. Именно в это время расширяются и укрепляются взаимосвязи между цепочками функционально дифференцированных действий, центральная власть все больше выступает как функциональная по своему характеру. То, что получит окончательный институциональный облик после французской революции, в рассматриваемое нами время уже ощутимо, — по крайней мере, ощутимо в значительно большей мере, чем в Средние века. Ясным выражением этого является зависимость правителя от размера собираемых с подвластной ему территории денежных средств. Безусловно, Людовик XIV находился в гораздо большей зависимости от таких взаимосвязей, от разветвленных цепочек действий с их собственными законами, чем, скажем, Карл Великий. Как же получилось, что на этой фазе государь поначалу обрел такое пространство решений, такую меру социальной силы, что стало возможным вести речь о его «неограниченной» власти?

В действительности не одно лишь монопольное распоряжение инструментами военного насилия держало другие слои и представителей их верхушки (кстати, вовсе не лишенных силы) в подчинении у государей того времени. На этой фазе с присущими ей противоречиями своеобразная констелляция сил делала эти слои зависимыми от высшего координатора и регулятора. Эта зависимость была столь велика, что данные слои долгое время вынуждены были отказываться от борьбы за контроль над принятием наиболее важных решений и права голоса при подобных решениях.

Своеобразие такой констелляции останется непонятным, пока мы не проясним специфику человеческих отношений, все отчетливее заявлявшую о себе вместе с растущей дифференциацией функций. Эту особенность можно охарактеризовать как явную или скрытую амбивалентность отношений . Чем шире и богаче сеть взаимозависимости, в которую вплетены единичная социальная экзистенция или существование в обществе целого функционального класса, тем отчетливее заявляет о себе специфическая двойственность , даже множественность интересов . Все индивиды, группы, сословия или классы в какой-то форме зависимы друг от друга. Они являются потенциальными друзьями, союзниками или партнерами, но одновременно выступают и как потенциальные соперники, конкуренты или враги. В обществе с преобладанием натурального хозяйства отношения между людьми чаще всего остаются недвусмысленно негативными — это отношения явной, неприкрытой вражды. Когда кочевники врываются в уже заселенные области, то в отношениях между завоевателями и местными жителями нет ни малейшей функциональной зависимости. Такого рода группы связывает лишь отношения явной вражды, борьбы не на жизнь, а на смерть. В подобном слабо дифференцированном обществе велики и шансы возникновения простой и ясной взаимозависимости, отношений дружбы, союзничества, любви, службы, к которым не примешиваются никакие посторонние интересы. Своеобразное черно-белое видение мира, обнаруживаемое во многих средневековых книгах, где мы находим только преданных друзей и злодеев, хорошо показывает значительную склонность Средневековья к такого рода отношениям. Но в реальности того времени — в силу меньшей функциональной связи между людьми — мы часто сталкиваемся и с резким переходом от одной крайности в другую, от беззаветной дружбы к столь же абсолютной вражде. Когда социальные функции и интересы становятся более разветвленными и противоречивыми, мы все чаще обнаруживаем своеобразный раскол в поведении и мироощущении людей, одновременное проявление позитивных и негативных элементов, смесь умеренного притяжения и умеренного отталкивания в различных пропорциях и оттенках. Редкой становится чистая вражда; направленное на противника действие все чаще в некой форме угрожает и социальному существованию того, кто его предпринимает. Такое действие вторгается в работу функционально дифференцированного механизма, обеспечивающего социальное существование обеих сторон. Мы не будем углубляться в рассмотрение этой множественности расходящихся интересов, в ее следствия для политики или психологического habitus’a и его социогенеза, связанного с прогрессирующей дифференциацией функций. То немногое, что уже было сказано по этому поводу, показывает, что здесь мы имеем дело с одной из важнейших структурных особенностей обществ, характеризуемых высокой функциональной дифференциацией, — той особенностью, что обуславливает и выработку цивилизованного поведения.