Владимир Земцов - Великая армия Наполеона в Бородинском сражении [litres]

Однако эта возвышенность, доступная, видимо, не многим, соседствовала с бытовым, почти ежедневным, видом смерти, притуплявшим любые поэтические проявления. За несколько дней до Бородина Лоссберг «сошел с лошади, чтобы передохнуть в тени и выпить кофе», для которого его денщик возил с собой все необходимое. Вначале Лоссберг хотел расположиться возле одного строения, но оно оказалось заполнено «отставшими всех национальностей», и поэтому он решил сесть на траву «рядом с совершенно разложившимся человеческим трупом». «Мои чувства, – записал он в тот день с ужасом, – настолько притупились, что у меня преобладала только одна мысль, что труп еще не разложился, и я могу, наконец, выпить мой кофе!» [1187]

Во время Бородинского боя, когда 2-й кирасирский оказался на длительное время под обстрелом, один из кирасиров поделился с Тирионом куском хлеба. Только он протянул хлеб, как русский снаряд оторвал ему голову. Тирион, как ни в чем не бывало, поднял хлеб концом палаша и, заметив, что тот обрызган мозгом убитого товарища, срезал омоченный кусок и съел хлеб [1188]. Только позже, вспоминая все это, Тирион осознал весь ужас этой ситуации. Для многих в день Бородина такое «привыкание к смерти» стало обычным и по отношению к себе самому. В разгар боя капитан 7-го гусарского Дюпюи предложил бутылку с ромом своему командиру эскадрона Буасселье (Boisselier). После того как Буасселье сделал глоток, он сказал: «Ну вот, я возвращаю; если же я буду убит, то твоим будет мое место!» После этих слов пуля попала ему в грудь, и он скончался [1189].

Что уж говорить о том, насколько бесцеремонно и буднично рылись солдаты в ранцах, мешках и карманах мертвых товарищей после сражения в поисках какой-нибудь пищи [1190]или, подобно Кастелану, использовали трупы в качестве стульев, чтобы сидеть вокруг огня! [1191]Не менее буднично, и оттого страшно, выглядело погребение мертвых, если оно вообще происходило. В начале кампании Великая армия еще старалась хоронить убитых, по крайней мере, своих. У Витебска врач Роос, прибыв с полком к месту недавнего боя, увидел, что тела «с нашей стороны» были уже погребены. То же было у Инкова [1192]. Но к Смоленску отношение к павшим изменилось. В дни сражения за Смоленск Брандт увидел, что «в ложбине, куда, очевидно, сносили раненых, трупы лежали один на другом. Почти все они были уже раздеты донага». То же он увидел через несколько дней и за Смоленском, где по сторонам дороги «лежали груды раздетых и уже начавших разлагаться трупов» [1193]. Такой же была картина и у Валутиной горы, где Брандт был 24 августа: «Всюду лежали груды непогребенных трупов, и тут, – писал он, – я еще раз имел случай убедиться в том, как неосновательны были уверения французов, будто они всегда погребают своих убитых…» [1194]Интендант Пюибюск, оставшийся в Смоленске, описывал, как ему пришлось бороться с тысячами разложившихся трупов, заражавших воздух. Не хватало ни лопат, ни свободных рук для их погребения [1195]. Во время стремительного марша на Москву, который предшествовал Бородину, мертвых, видимо, совсем перестали хоронить [1196].

Что сталось с телами тех, кто пал под Бородином? Похоронили, точнее, зарыли в землю (часто во рвах, просто засыпав немного землей брустверов) очень немногих. Уже вечером 7-го и утром 8-го, как свидетельствует Пельпор, в полках попытались захоронить хотя бы часть своих мертвых товарищей [1197]. Бóльшая часть армии уже 8-го двинулась дальше. На поле остался 8-й вестфальский корпус (на некоторое время задержались и части 3-го корпуса), который вскоре, после 12 сентября, переместился в Можайск. Под Бородином оказался только один батальон вестфальцев, который, конечно, не сильно утруждал себя обязанностями могильщиков. Основная масса тел так и не была погребена. Фабер дю Фор, который оказался на поле 17 сентября, сделал несколько страшных по своей правдивости рисунков: поле было усеяно разлагавшимися полураздетыми или совсем обнаженными трупами [1198]. Посетившие поле в октябре и оставившие записи об этом Лоссберг, Зуков, Фосслер и другие увидели «всех убитых там, где они пали» (Фезенсак). Солдаты 4-го линейного, бродившие по полю в конце октября, сказали своему командиру Фезенсаку, что видели там «раненых солдат, все еще цеплявшихся за жизнь». Фезенсак этому не поверил [1199]. Немец Фосслер, увидевший мертвых Бородина несколько раньше, 6 октября, долго бродил по полю и философски разглядывал выражения лиц мертвых солдат. «На лицах павших французов, – напишет он позже, – я мог все еще различить различные эмоции, с которыми смерть застигла их: храбрость, безумство, вызов, безразличие, невыносимую боль; а среди русских – страстную ярость, апатию и оцепенение» [1200].

Фосслер увидел в тот день импровизированный памятник, поставленный на могиле генерала Монбрёна. Видел его двумя неделями позже и Зуков. Памятник выглядел так: на простом стволе ели, врытом в землю, была прикреплена доска, на которой были написаны следующие слова: «Çi git / Le Général Montbrun / Passant de quelque nation / que tu sois / Respecte ses cendres / Ce sont les restes d’un des plus Braves / Parmis tous les Braves du Monde, / Du Général Montbrun. / Le M. d’Empire, Duc de Danzig, / lui á érigé ce foible monument. / Sa mémoire est dans tous les coeurs / de la grande Armée». Можно довольно точно сказать, что этот импровизированный памятник простоял, по меньшей мере, около года, а то и больше, так как летом 1813 г. (?) его зарисовал английский художник Дж. Джеймс [1201]. Вместе с тем трудно утверждать с полной уверенностью, где именно стоял этот простой и трогательный памятник, дань дружбе и военному братству наполеоновского рыцарства. Фосслер, например, считал, что памятник был воздвигнут в центре «большого редута». Но не исключено, что Фосслер перепутал и это был либо Шевардинский редут, либо одна из Багратионовых «флешей». Судя по рисунку английского художника, последнее более вероятно. В этой связи следует напомнить, что Монбрён скончался, по всей видимости, в д. Шевардино. Хотя памятник, конечно, могли поставить не обязательно на месте погребения тела.

Известен еще и второй памятник, поставленный в те дни наполеоновскому генералу, – памятник «вестфальскому Баяру» А. Дама. Любившие его солдаты соорудили где-то возле кромки Утицкого леса «небольшой памятник из дерева» [1202]. О памятниках другим бойцам Великой армии, павшим 5 и 7 сентября, никаких сведений не сохранилось.

Хотя на Бородинском поле, по нашим сведениям, было похоронено, по меньшей мере, 9 генералов Великой армии, никаких памятников на могилах большинства из них могло и не быть. После Бородина европейские солдаты относились к телам павших все более и более безразлично. Это поразительно контрастировало с тем, как поступали с телами мертвых в русской армии. Фантен дез Одар, двинувшийся вместе с арьергардом 8 сентября к Можайску по Новой Смоленской дороге, с нескрываемым удивлением и восхищением записал в журнал: «Несмотря на расстройство и стремительность отступления русские смогли похоронить в течение последующей ночи всех своих раненых, которые умерли по дороге. Эти люди, которых мы называем варварами, весьма заботятся о своих раненых и считают долгом похоронить своих мертвых, в то время как мы, французы, гордые нашей цивилизацией, оставляем людей погибать без помощи и не утруждаем себя погребением трупов до тех пор, пока зловоние не будет вызывать неудобство» [1203].