Владимир Земцов - Великая армия Наполеона в Бородинском сражении [litres]

Театр не мог развеять того мрачного настроения, в которое все более и более после Бородина погружалась Великая армия. 30 октября во французских рядах в последний раз в кампании 1812 г. будут петь песни [1141]. Пройдет немного времени, и немцы сложат такие слова:

В душе каждого солдата Великой армии жила любовь к женщине, детям, отцу, матери, братьям и сестрам. Хотя в 1812 г. все они оставались далеко от России, но мысли солдат постоянно были заняты размышлениями о доме и дорогих их сердцам людях. Когда Лоссберг однажды ясно увидел во сне всех «своих домашних, на родине, и вполне здоровыми», он не преминул утром отправить им письмо, подчеркнув, что только подобными мыслями и желаниями «в настоящее время и ограничивается большинство самых честолюбивых воинов Великой армии, исключая разве Наполеона и немногих его приближенных» [1143].

Впрочем, и Наполеон тоже постоянно думал о своей молодой жене и обожаемом сыне. Большое количество писем, отправленных Марии-Луизе и составленных в короткие промежутки между неотложными делами, проникнуты подлинным чувством стареющего мужчины и государя. Наполеон искренне радовался любому письму или известию, касавшемуся его супруги и сына. Герцогиня д’Абрантес, много лет спустя работая над мемуарами (правда, говорят, не без помощи О. Бальзака), была совершенно убеждена, что император в России часто вспоминал свое прощание с Парижем в 1812 г.: был солнечный день, «воздух благоухал запахом… фиалок… Император прощался с сыном. Сын обвил ручонками его шею, прижал его к своему сердцу. Отец был счастлив. Бойкий ребенок, наигравшись у него на руках, положил свою белокурую головку на широкую и могучую грудь своего отца и после нескольких нежных ласк заснул… Отец заботливо положил его в колыбель. Поцеловал в колыбели, посмотрел немного» [1144]и – уехал.

Не менее глубоким чувством дышат письма Компана, обожавшего свою 20-летнюю жену Луизу-Октави, подарившую ему в марте 1812 г. сына Наполеона-Доминика, письма Ф.-П. де Сегюра к жене Люции и многих, многих других генералов и маршалов. Даже Рапп, в сердце которого не утихала боль из-за развода с женой, тоже нашел в нем уголок для любви к женщине. Думали о родных, доме, домашних делах и все (или почти все) офицеры Великой армии. 2 сентября, когда в Гжатске армия готовилась к генеральной битве, офицер 13-го легкого полка Межан был обеспокоен тем, что его мать, находящаяся в приюте, осталась без денег [1145].

Думали о своих родных и простые солдаты. Те, кто не обзавелся семьями, обычно вспоминали своих родителей и радовались весточке от них. «Ваше, дражайшие родители, последнее письмо, – писал вестфальский солдат И. А. Вернке, – я получил утром после битвы… чему я очень обрадовался, вышел живым из огня, да и письмо получить – хорошее дело» [1146]. Но и во время жестокого боя, каким была Бородинская битва, солдаты Великой армии в своих мыслях были нередко далеко на родине. «Поверьте мне, – писал в 8 утра 8 сентября Лоссберг домой, – что и во время сражения я часто думал о вас…» [1147]

Эти мысли о доме, которые питали жизненную силу солдата, поддерживала хорошо налаженная в Великой армии почтовая переписка. Каждый полк имел свой почтовый ящик, который обычно был рядом с полковым штабом. В 1812 г. отправка одного письма стоила 25 сантимов, но нередко разрешалось отправлять и за счет почты. Почта переводила и деньги, взимая в 1812 г. за это 5 % [1148].

Обратимся хотя бы к нескольким письмам 1812 г., авторы которых прошли через огонь Бородинской битвы. Вот, например, письма лейтенанта 25-го линейного Паради, который страстно влюблен в некую м-ль Ж. Бонграс. Описав последние боевые новости, в том числе и Бородино, Паради сообщил, что выслал через своего знакомого директора почт Главной квартиры Лальмана ящичек, в который вложил медальон в форме сердца, кружева (de pastilles du serial), шитые золотом, булавку и несколько жемчужин, а также немного китайки. Всем этим Паради, вероятно, только что поживился в Москве. Хотя м-ль Бонграс, видимо, отвечала ему взаимностью, но была одна сложность: Паради, видимо, ранее был женат, и у него был сын Гектор, обучавшийся в императорском лицее в Лионе. Поэтому офицер делал все возможное, чтобы между сыном и будущей мачехой завязались дружеские отношения [1149].

Из Москвы пишет жене, с которой он познакомился в Варшаве в 1808 г., генерал Моран: «…обожаемая Эмили, очарование и счастье моей жизни, я прижимаю тебя тысячу раз к своему сердцу, которое тебя обожает, вместе с нашими любимыми детьми». Дабы не расстраивать жену и родных, о тяжелой ране в челюсть, полученной 7 сентября, он упоминает только вскользь («ma petite blessure») [1150].

А вот солдат Маршал, 18 дней назад переживший ужас Бородина, очень огорчен смертью своего дяди Жозефа, о чем узнал из письма кюре. Маршал был расстроен из-за своей тетки, жены Жозефа, которая осталась теперь одна с маленьким мальчиком [1151].

Конечно, письма с родины чаще приносили добрые, нежели горестные, известия. Они грели солдат и чиновников Великой армии в России далеким теплом домашнего очага. Невозможно перечислить те милые выдумки, к которым прибегали родные во Франции или Германии, чтобы порадовать своего отца, мужа или брата. Это могли быть многочисленные подписи, в том числе еще не умевших читать маленьких детей, которые домочадцы ставили в конце письма (такое письмо, например, получил г-н Мёлэн, лакей того самого барона Боссе, который привез 6 сентября в армию портрет сына Наполеона) [1152], или нежный волосок сына, запечатанный в сургучную печать (так решила порадовать своего брата генерала Нансути его сестра, воспитывавшая его 9-летнего сына Этьена-Жана Шарля) [1153], и многое, многое другое.

В эпоху Наполеоновских войн, когда родным людям приходилось так часто расставаться, появилось множество миниатюрных портретов. Каждый хотел сохранить для воспоминаний черты отсутствовавшего любимого человека. Тем более что эти портреты, а также подаренные на память перстни, кольца и пряди волос любимых женщин играли еще и роль амулетов. Миниатюрный портрет своей юной жены рассматривал в ночь перед Бородинской битвой О. Коленкур. Портрет будет на его груди, которую пробьет русская пуля на следующий день [1154]. Графа Альфреда де Ноай, адъютанта Бертье, судьба пощадит в день Бородинской битвы. Он будет убит при Березине. На груди погибшего найдут портрет его жены. Кровь офицера просочится внутрь медальона и оставит на нем кровавый подтек [1155]. Дома останется жена с маленькой дочкой, родившейся в феврале 1812 г. [1156]Офицеры Великой армии хранили также и портреты своих матерей (о таком портрете, например, упоминает Фернан де Шабо, адъютант Нарбонна [1157]) и своих сыновей и дочек (генералу Жюно, например, в Россию отправили портрет 3-летнего сына в форме гвардейского улана [1158]).