Владимир Земцов - Великая армия Наполеона в Бородинском сражении [litres]

И все же душа Великой армии была не только в хвастливых рассказах, которые обильно рождала удивительная эпоха. Душа также была в музыке и песнях. Каждый полк обязательно имел свой оркестр, количество музыкантов которого в пехоте достигало двух или трех десятков человек! Хороший оркестр был и делом престижа, и мощным источником для поддержания бодрого солдатского духа. Когда же по каким-то причинам с полком не было его оркестра, все равно били барабаны и играли вольтижерские горны [1124]. Особенно был любим, конечно, барабан. Он сопровождал солдат всюду, и звук его был подобен голосу полка. «Барабан подражает гулу орудий, – говорил Наполеон, – это лучший из всех инструментов, он никогда не фальшивит» [1125]. В Бородинском бою барабаны управляли движениями войск, определяя темп и очередность маневров, звали в атаку и собирали рассеявшихся после нее солдат.

Во время Бородинского сражения многие полковые оркестры шли за частями и пытались время от времени вдохновлять маршами солдат. Особенно энергично действовали гвардейские оркестры, которые вместе со всей императорской гвардией оставались весь день 7 сентября вдалеке от вражеского огня. «Полковые музыки, – вспоминал врач Де ла Флиз, наблюдавший гвардию во время сражения, – разыгрывали военные марши, напоминавшие победные поля первых походов революции: Allons, enfants de la patrie, когда дрались за свободу» [1126]. Звуки «Марсельезы», раздававшиеся над полями Бородина, были не случайны. Революционные песни и марши, казалось окончательно вытесненные в годы Первой империи, сейчас, в России, были вновь востребованными: французский солдат должен был почувствовать себя посланцем свободы в стране крепостного права.

Что пели солдаты Великой армии, готовясь к Бородинской битве, приходя в себя после ее ужасов, а затем вступая в Москву? Чтобы понять их выбор тех дней, обратимся вначале к тому, что вообще обычно пел в те годы французский солдат.

Пел он часто – на марше (обычно рота разучивала две или три песни и подхватывала вслед за запевалой припев), на биваке, вступая во вражеские города и на солдатских пирушках. Песни были на любой вкус и под любое настроение. Вот, например, любимая солдатская песня «Fanchon» («Фаншон»), где в женском образе явственно проступали черты горячо любимой Франции:

Немало было и таких песен, которые своей сентиментальностью явно контрастировали с грубостью солдатского быта:

Вот еще одна песня, пожалуй, самая любимая в Великой армии, потому что ее пели все, от маршала до конскрипта, «Partant pour la Syrie» («Отъезд в Сирию»). Она воскрешала романтические времена благородных рыцарей:

Конечно, Дюнуа одержал победу и получил руку принцессы! Удивительно красивая мелодия этой песни, сочиненная Гортензией Богарне, станет позже, при Наполеоне III, французским гимном. Образ прекрасного Дюнуа был настолько популярен среди чинов Великой армии, что самые дерзкие даже отваживались сравнивать себя с ним [1130].

Вообще, в песнях любая красотка никогда не могла устоять перед бравым гусаром или драгуном, как, например, в «Конскрипте XIII года»:

Но больше всего песен было, конечно же, о воинской славе и доблести.

пелось в песне, сочиненной великим Руже де Лиллем, «Роланд в Ронсевальском ущелье». Да и все другие наиболее любимые и бравурные мелодии имели революционную основу, как, скажем, мелодия песни «Идем на защиту Империи!» («Veillons au salut de l’Empire!»), которая ранее называлась «Идем на защиту Республики!»:

Именно подобные песни звучали во французском лагере перед Бородином.

– услышал Наполеон, проезжая 6 сентября бивак генерала Пажоля, одну из любимых песен революционной поры [1133].

О наступлении царства свободы пели в те часы и немецкие солдаты. «Во главе одного полка, – вспоминал Брандт утро 7 сентября, – солдат, красивым голосом и звонко, пел “Песнь всадника” Шиллера; слабый, по правде говоря, хор, но неплохо, повторял рефреном последнюю строку: “Когда в мире наступит свобода, не будет ни господ, ни слуг”». Как показалось Брандту, это были пруссаки [1134].

Конечно, звучали и иные темы и мотивы. Наполеон, например, 6 сентября мурлыкал строки из «Оды на фортуну» Ж.-Б. Руссо. А кто-то, возможно, напевал шуточную песню «La medecin et l’amour» («Врач и любовь»), слова которой мы обнаружили среди разрозненных трофейных бумаг Великой армии:

Но как бы то ни было, все же в песнях перед Бородином преобладала тема славы, доблести и морального превосходства над неприятелем. После битвы было не до песен. «…Тягостное молчание сменило песни и шутки, которые ранее помогали забывать тяготы долгих маршей», – писал о тех часах Фезенсак [1136].

С приближением к Москве песни зазвучали вновь. «Победа за нами!» – играли оркестры перед вступлением в русскую столицу. Однако московские пожары начали рассеивать все надежды на заключение мира, и Наполеон, желая поддержать дух войска, приказывает открыть в Москве театр. Сохранились афиши тех немногих спектаклей, которые удалось дать французам в Москве, в частном доме возле Никитских ворот. Первой 10 октября была представлена комедия в стихах «Про ветрениц, или Живая смерть», после которой в тот же день дали еще одну одноактную комедию «Недоверие и злоба», 11-го – снова две комедии – «Военная увертюра, или Русь против Руси» и «Деревенский пройдоха». Наконец, 13 октября была дана пятиактная комедия в стихах «Рассеянный», за которой последовал «русский танец» [1137]. Оркестр был набран из полковых музыкантов, среди которых, правда, как говорили, было и несколько русских [1138]. Впечатление от этих спектаклей, сыгранных на пепелище русской столицы и на пепелище надежд Великой армии на мир, было противоречивым. «Здесь играет французская комедия, оркестры очень сносные», – писал домой польский майор граф Дунин-Стрижевский [1139]. «Сыграны две пьесы французским театром, сыграны вопреки здравому смыслу, – возмущался французский почтовый чиновник Итасс (Ytasse), – а затем для нас показали русский танец. Этот танец совершенно никому не понравился, это было все равно, что английский танец…» [1140]