Жан Тюлар - Мюрат или Пробуждение нации

Мюрат входит в Познань 21 ноября, а через два дня — он в Хлодове. «Это возобновление, операций произошло так скоро после победы над Пруссией и к тому же в суровое время года, поэтому наши силы были ослаблены. Крайняя усталость кавалерии дала о себе знать уже в конце ноября». И однако Мюрат готов совершить чудо.

С 24-го числа Бомон — в Сохачеве, а Клейн — в Ловице. В Сохачеве Бомон натыкается на две сотни казаков. По словам Беллиара, «его авангард стремительно атаковал их и они обратились в бегство. Их преследовали почти полтора лье, взяв в плен четырех гусар и двух казаков, а убив — шесть. С нашей стороны мы имели четырех раненых. <...> Генерал Мийо в Богинове никого не обнаружил; 20 казаков ночью прошли по задам этой деревни, а утром их там уже не было...» [170] Ibid ., p. 363.

Бомон выбивает русских из Блони. Мелкие стычки и разведывательные рейды не прекращаются. Наступление, поначалу осторожное, становится триумфальным. Население приветствует своих освободителей, все прославляют французов, благодаря которым Польша может возродиться. Везде их снабжают провиантом, сообщают необходимые сведения, помогают им, гонят русских чиновников. «Когда храбрый и несчастный поляк видит вас, — объявляет Наполеон своим солдатам, — ему кажется, что перед ним легионы Собеского, возвращающиеся из своего легендарного похода» [171] Познаньская прокламация от 2 декабря 1806 г. .

На карту поставлено возрождение Польши. Три раздела в конце XVIII века стерли ее с географической карты. 25 июля 1772 года «из опасения полного распада польского государства», а в действительности именно для того, чтобы способствовать этому распаду, произошедшему из-за принятого конституцией права свободного вето, исключавшего возможность действенного управления, Австрия овладела среди прочего Галицией, Фридрих II — польской Пруссией без Данцига и Торуни, а Россия — Литвой, расположенной по другую сторону Западной Двины и Днепра.

Двадцатью годами позже, когда Польша пожелала подняться с колен, пересмотрев свою конституцию, Россия и Пруссия захватили ее вторично и в апреле 1793 года добились второго расчленения. Пруссия взяла себе Данциг и Торунь, а Россия — еще кусок Литвы. В едином патриотическом порыве дворяне и простолюдины восстали против этого ужасного раздела. Движение возглавил Костюшко, но прекрасный порыв разбился о преграду: противник слишком превосходил поляков числом. После катастрофы при Мацейовицах третий и полный раздел отдал Варшаву Пруссии, остатки Литвы — России, а Краков — Австрии. От Польши не осталось ничего.

Лишь одна Франция негодовала против подобного цинизма. Но что она могла поделать в 1795 году? Молчание воцарилось вновь, казалось, что все забыли о несчастной судьбе поль ского народа. Но вот до Варшавы донеслось эхо слов Бонапарта, тогда еще Первого Консула: «Франция поныне чувствует оскорбление и позор от того, что с трусливой робостью наблюдала за разрушением такого царства, как Польша. Поляки всегда были друзьями Франции; именно мне предстоит отомстить за них. <...> Может быть, я заставлю Россию, Пруссию и Австрию восстановить провинции, которые они трижды делили между собой. Политика северных дворов была ужасной, бесчестной и подлой» [172] Handelsman, Napoléon et la Pologne , p. 1. .

Надо ли удивляться, что взгляды польских патриотов были повернуты в сторону Франции? И как не понять чувства жителей провинций, занятых Пруссией, когда они увидели проникших на их земли кавалеристов Мюрата? Иллюминированные города, манифестации, взрывы восторга, набор в польский легион, призванный сражаться бок о бок с французами... достаточно доказательств того, как ожидали наполеоновских солдат поляки. 27 ноября Мюрат добрался до Варшавы. После Вены и Берлина это третья столица, в которой он дает парад назавтра после взятия [173] Мы следуем хронологии, приведенной в работе: V.-B. Derrécagaix , op. cit . , гарцуя во главе своих егерей и драгунов, весь в золотом шитье и с роскошным плюмажем. На этот раз встреча была жаркой до истерики. Даже небеса, казалось, участвовали в общей радости: вместо снега и тумана настали ясные солнечные дни и оттого мундиры французских солдат сверкали еще ослепительней.

«Сир, — пишет Мюрат Наполеону, — я должен рассказать Вашему Величеству о том энтузиазме, который объял всю Варшаву при подходе войск Вашего Величества; описать это невозможно. Никогда ранее я не видел, чтобы так явно выражал себя национальный дух. Я вступил в этот город под тысячекратно повторенные возгласы: «Да здравствует император Наполеон, наш освободитель!» Эти слова рвутся из уст жителей, принадлежащих ко всем слоям общества; особенно женщины, дворянство и — менее отчетливо — народ не могли сдержать радости. Дабы полнее передать то, что происходило, не нахожу лучшего средства, как лишь отослать Вас мысленно к тому дню, когда Ваше Величество отвоевали Милан и вступили в город. Все требовали оружия, предводителей и офицеров. Громкими криками собравшиеся призывали Костюшко. Это имя пользуется здесь необычайным почтением, а он сам снискал всеобщее доверие. Все уже разыскивают подходящих коней, чтобы вскочить в седло и отправиться с нами, а когда я сказал им, что Ваше Величество объявит о независимости Польши, лишь только увидит сорок тысяч хорошо организованных воинов, мне отвечали: «Мы готовы выставить сто тысяч, лишь бы великий Наполеон не оставил нас». Наших солдат, где бы они ни появились, повсюду встречали как братьев — дворяне, крестьяне, весь народ.

Города Лохвиц и Сохачев были иллюминированы перед нашим приходом; Варшава была расцвечена огнями со вчерашнего вечера, как только местные жители завидели наши передовые дозоры у своих предместий. Город продолжает блистать огнями и сегодня, потому что мы здесь. Каждый варшавянин оспоривал у соседа честь разместить у себя нашего солдата. В светских салонах и частных гостиных дают обеды для офицерского корпуса. Одним словом, Сир, радость царит всеобщая» [174] Traditions et souvenirs touchant le général Auguste Colbert , p. 494. .

Никогда Мюрат не встречал такого приема: его чествуют, ему аплодируют, его приветствуют как освободителя. Будучи неравнодушен к женскому очарованию, к восхищению молодежи, к овациям простого люда и знакам почтения со стороны дворянства, он самозабвенно бросается в волны польского радушия. В разговорах постоянно звучит слово «независимость». «Никогда ранее я не видел, — читаем в его письме от 28 ноября, — чтобы так явно выражал себя национальный дух». На следующий день в новом послании к императору он возвращается к этому вопросу: «В своей депеше, составленной вчера вечером, я уже докладывал Вашему Величеству о том энтуаиазме, с которым встречали в Варшаве Ваши войска. Он отнюдь не угас. Сегодня я хотел бы поговорить об истинном умонастроении всех поляков, знатных сеньоров и богатых землевладельцев и сообщить о плодах бесед, которые я имел с различными высокопоставленными особами этой страны. Ваше Величество может положиться на точность моих наблюдений касательно состояния дел и намерений поляков. Стать независимой нацией под скипетром иностранного государя, избранного Вашим Величеством, — вот всеобщее желание. Ни один поляк не имеет на сей предмет никаких задних мыслей. Однако они восстанут только при условии, что Ваше Величество провозгласит независимость Польши и оповестит о монархе, которого Вам угодно ей даровать. Объяснюсь: все знатные персоны, почти все, кто когда-либо служил офицером во время польских революций и рисковал собственной жизнью, жаждут проявить себя в борьбе за независимость. Они готовы действовать, их мог бы подтолкнуть к этому любой встречный, — так здесь хотят обрести Польшу. Знать и богатые люди, наученные опытом и несчастьями последнего времени, говорят: «Да, мы сейчас и всегда будем поляками в сердце своем. Великому Наполеону достаточно сказать только: «Объявляю независимость Польши; такой-то станет здесь королем», — и у нас не будет более сомнений относительно выбора судьбы. Едва лишь Император произнесет подобные слова, наше будущее ясно нам и наша независимость уже почти у нас в руках. Что препятствует этому, кроме заявлений нескольких военных, нашедших приют во Франции? Почему мы не можем услышать о намерениях Императора, прежде чем мы должны ставить на кон наше состояние, судьбы наших детей? Нам велят строиться в батальоны, но не указывают командиров. Нужны деньги? Мы готовы отдать все, чем владеем, но взамен просим немногого: пусть нам дадут короля и нашу последнюю конституцию» [175] Ibid ., p. 495. .