Сергей Мезин - Дидро и цивилизация России [litres]

Посвященные России страницы книги Рейналя не остались без внимания Екатерины II. В письме к М. Гримму от 6 июля 1782 года она писала о «напрасных декламациях аббата Рейналя против нас» [449]. «История обеих Индий» и сформулированная в ней концепция цивилизации России была известна в России не только императрице; в частности, она оказала влияние на формирование радикальных идей А. Н. Радищева. При Александре I книга была издана в переводе Н. Г. Городчанинова, но разделы, касающиеся России, были опущены по цензурным соображениям [450].

Применяя концепцию цивилизации к российским реалиям XVIII века, Дидро не мог обойти своим вниманием фигуру Петра I. Благодаря трудам Вольтера и спору последнего с Руссо царь-реформатор стал одним из главных героев века Просвещения. На рубеже 1750–1760-х годов Вольтер и Руссо представляли две полярные точки зрения на центральную фигуру российской истории XVIII века.

Некоторые исследователи полагали, что мнения остальных авторов той эпохи, писавших о русском царе, столь же полярно разделились: одни присоединились к апологетической точке зрения Вольтера, другие согласились с пессимизмом Руссо [451]. Однако такой вывод упрощал реальную картину. Как верно заметила Кэролайн Уилбергер, современники знаменитых просветителей в дискуссии о Петре продемонстрировали «разнообразие перспектив, интерпретаций и суждений» [452]. Собственный взгляд на реформатора России сложился и у Дидро.

Масштаб личности Петра I не раз побуждал исследователей задумываться об отношении к нему Д. Дидро. Еще Е. Ф. Шмурло находил у философа и его сотрудников по «Энциклопедии» начало «исторического» подхода к реформам, выразившегося в неприятии концепции «творца новой России» и в «мягкой» критике дел Петра [453]. А. Лортолари разделял предположение о принадлежности Дидро «русских страниц» в «Истории обеих Индий» Рейналя. Поэтому, отмечая отдельные моменты восхищения философа «царем-кентавром», исследователь утверждал, что еще до поездки в Россию Дидро стал склоняться к скептическому мнению Руссо в отношении возможностей цивилизации России [454].

Наиболее детальный обзор высказываний Дидро о Петре I представлен в работе К. Уилбергер. Она считает, что суть подхода Дидро к реформатору России заключена в его отрывках, написанных для «Истории обеих Индий», которую она не вполне корректно называет «самой известной антирусской книгой столетия». Вместе с тем, однако, американская исследовательница не торопится записать Дидро в число хулителей России, отмечая в конечном счете, что отношение Дидро к Петру I является «трудноопределимым», двойственным [455].

Попытаемся еще раз проанализировать все имеющиеся в нашем распоряжении высказывания Дидро о Петре I и отметить как одобрение действий реформатора, так и случаи явной и скрытой критики методов и результатов петровской цивилизации России [456].

Как уже отмечалось, в своих взглядах на Петра I Дидро изначально основывался на нескольких десятках статей «Энциклопедии», в которых упоминался русский реформатор, а также на «Истории Российской империи при Петре Великом» Вольтера.

Дружба и переписка с Фальконе приблизили Дидро к образу Петра I. Он с огромной заинтересованностью отнесся к идее установки памятника царю-преобразователю в Петербурге [457]. В конце августа 1766 года Дидро писал И. И. Бецкому: «Памятник будет простым, но он будет полностью соответствовать характеру героя. Конечно, можно сделать его более богатым, но вы знаете лучше меня, что чрезмерное изобилие – почти всегда смертельный враг возвышенного» [458]. Будущий автор Медного всадника свой первый эскиз памятника выполнил в Париже, в доме Дидро [459]. Философ перед отъездом Фальконе из Парижа в начале сентября 1766 года предлагал ему программу монумента, несколько отступающую от идеи простоты, провозглашенной в процитированном выше письме:

Покажи им своего героя на горячем коне, поднимающимся на крутую скалу, служащую ему основанием, и гонящего перед собой варварство. Заставь изливаться струи прозрачной воды из трещин этой скалы; собери эти воды в необработанный дикий бассейн. Служи общественной пользе, не вредя поэзии. Чтобы я видел варварство с наполовину распущенными, наполовину заплетенными в косы волосами, с телом, покрытым дикой шкурой, кидающее свирепый угрожающий взгляд на твоего героя, страшась его и готовясь быть растоптанным копытами его коня. Чтобы я видел с одной стороны любовь народа, простирающую руки к своему законодателю, провожающую его взглядом и благословляющую. Чтобы с другой стороны я видел символ нации, распростертый на земле и спокойно наслаждающийся покоем, отдыхом и безопасностью. Чтобы эти фигуры, расположенные между обрывистых масс, окаймляющих твой бассейн, со всех сторон представляли возвышенное и интересное зрелище [460].

Как видим, Дидро создал здесь классицистический образ идеального монарха, перекликающийся с вольтеровским образом Петра I. Здесь он еще более абстрагирован от исторической реальности: не случайно Дидро даже не называл героя по имени. Это просветительский идеал борца с варварством и невежеством, законодателя, заботящегося о благосостоянии и покое народа. Герой на горячем коне, поднимающийся на крутую скалу, победитель зла и варварства – эта идея была вполне реализована гениальным скульптором. Однако дидактические подробности, предложенные Дидро, Фальконе отверг. Он отвечал Дидро: «Осуществление монумента, над которым я здесь работаю, будет простым, здесь совсем не будет Варварства, Любви народов и символа Нации…» [461]Думается, что не только практические и эстетические соображения (хотя и они тоже) побудили скульптора скорректировать программу памятника. Гениальный художник, увидевший Россию своими глазами, вполне мог почувствовать, насколько фальшивым оказался бы здесь памятник Петру I с изображением «народной любви» и «наслаждающейся покоем нации» [462]. Скульптор утверждал (в письме к Екатерине II от 21 июня 1767 года), что «Петр I не нравился тем, кто его окружал» [463].

В письме, датируемом предположительно 1770–1771 годами, Фальконе продолжал развивать перед Дидро свои представления о русском реформаторе в связи с работой над монументом [464]. Речь шла о частном вопросе: в какой одежде изобразить русского царя? Фальконе изобразил Петра в «русской» одежде, несмотря на то что царь с ней боролся. Свой выбор он объяснял тем, что, избегая условностей, не хотел изображать Петра в той одежде, которую он никогда не носил. Скульптор не захотел одевать царя в доспехи не только потому, что тот их не носил, но и потому, что представляет его не полководцем, не победителем Карла XII, а прежде всего реформатором, основателем, законодателем [465]. Он считал необходимым изобразить его в одежде русского народа. Борьба с русской старинной одеждой была для Петра лишь средством цивилизации своего народа, считал Фальконе: царь боролся, собственно говоря, не с длинным кафтаном и бородой, а с ненавистью к иностранцам, которая всегда исходит от варварства, с невежественным и агрессивным чванством народа. А поскольку эта проблема казалась художнику в основном решенной в екатерининской России, русская одежда перестала иметь символическое значение.