Михаил Барг - Великая английская революция в портретах ее деятелей

Во время заседания суда шум толпы в зале и на прилегающей площади был столь велик, что заглушал голоса судей и ответчика. Само наличие в суде и вокруг него сочувствовавшей Лильберну толпы вдохновляло его настолько, что, когда его прерывали, он угрожал: «Если вы осмелитесь перед лицом столь большого стечения народа быть столь несправедливыми, чтобы лишить меня всех правил правосудия и прав, и насильно заставите меня замолчать… то я во всеуслышание обращусь к народу, который слышит меня сегодня, сообщив ему, как лорд-мэр и его суд насильно отняли у меня мое прирожденное право».

Разумеется, подобный ход уголовного процесса был возможен только в революционное время, когда голос уличной толпы звучал громко и угрожающе. Очевидно, что только в этих условиях вместо прямого ответа на вопрос: «Тот ли вы Лильберн, который упомянут в акте парламента об изгнании?» — «честный Джон» мог потребовать предварительного рассмотрения вопроса о законности этого акта. Вообще все свои реплики и речи Лильберн обращал не к допрашивавшим его судьям, а к присутствовавшей в зале толпе. По этой причине он не говорил, а кричал, временами истерически, и зал отвечал невероятным шумом одобрения его слов и возмущения поведением судей. Когда же судьи призвали в зал отряд солдат для наведения порядка, Лильберн обратился к ним следующим образом: «Кто вы есть? Разве вы не являетесь англичанами и истинно английскими солдатами, призванными для поддержания и защиты древних прав и свобод Англии? Как объяснить ваше появление в месте заседания суда на лошадях и с саблями наголо?» В конечном счете препирательства между судьями и подсудимым завершились уступкой первых. Лильберну было обещано рассмотрение законности оснований парламентского акта. Это случилось 16 июля.

Следующее заседание суда было назначено только на 10 августа. Тем временем сторонники Лильберна, невзирая на распространявшиеся против него властями инсинуации (о мнимых связях его во время изгнания с роялистами), продолжали подавать в парламент петиции в его защиту (29 июля — от имени женщин, 2 августа — от имени лондонских учеников). Когда же суд возобновился, несколько сот вооруженных сторонников Лильберна, присутствовавших в зале и окружавших здание, были готовы в случае обвинительного приговора силой вырвать Лильберна из рук властей. Лильберн снова продолжал свою тактику препирательства с судьями с целью затянуть как можно дольше процесс. Однако давала о себе знать и его усталость. Уже больше месяца он противостоял судебной машине, будучи на волосок от виселицы. 20 августа ему было предоставлено последнее слово. Его главная защита основывалась на разгоне «охвостья», из чего он заключал, что, поскольку он был осужден парламентом, его освобождение должно быть следствием признания парламента повинным в несправедливости и произволе. Если же парламент был законным и его управление — честным, то наказанию прежде всего должен был подвергнуться Кромвель как главный организатор его разгона. Между тем власти Лондона хорошо сознавали, что политическое положение требовало максимальной осторожности, так как даже такая искра, как осуждение Лильберна, могла вызвать непредсказуемого размера пожар. Так заключал цитировавшееся выше свидетельство современник. На этом основании он полагал, что Лильберн вероятнее всего будет подвергнут строгому заключению вместо смертной казни. Обращаясь в своем последнем слове к членам жюри, Лильберн произнес: «Если я умру в понедельник, то не сможет ли парламент во вторник вынести приговор каждому из вас… вашим женам и детям и затем всему Сити, затем всему графству Миддлсекс… и так шаг за шагом не останется людей для заселения Англии, кроме самих членов парламента». Через несколько часов жюри вернулось с ответом: «Невиновен в каком-либо преступлении, заслуживающем смертной казни».

Кромвель ожидал смертного приговора и поэтому приготовил войска для подавления народного мятежа. Однако они не понадобились. Оправдание Лильберна было встречено кликами радости, которую выражали огромные толпы лондонцев, запрудивших улицы столицы. Ликование в народе было столь всеобщим, что к нему невольно присоединились и солдаты. Это был крупнейший, но и последний триумф Лильберна-борца. Однако оправдательный приговор еще не привел к немедленному освобождению Лильберна из заточения. По распоряжению парламента он еще целых шесть месяцев оставался в Тауэре в строжайшей изоляции.

Дальнейшая судьба Лильберна была предрешена тем обстоятельством, что раскрывавшиеся в это время один за другим заговоры с целью убийства Кромвеля нередко были связаны с именами бывших левеллеров. Одним из наиболее опасных заговорщиков оказался связавшийся с роялистами бывший армейский «агитатор» и близкий друг Лильберна Эдвард Сэксби [137] Весной 1657 г. Сэксби опубликовал памфлет «Убийство (Killing) не есть преступление (no murder)». При попытке убийства Кромвеля он был схвачен, заточен в Тауэр, где умер в 1658 г. . В этих условиях Государственный совет решил удалить Лильберна из Тауэра, ибо, даже заключенный в нем, он мог стать центром формирования очага сопротивления. Новым местом изоляции Лильберна был избран уединенный замок Маунт-Оргейл на восточной оконечности острова Джерси.

В марте 1654 г. Лильберн стал узником этого мрачного каземата. Строжайшая изоляция, голод и сырость каменного мешка быстро подтачивали его физическое и душевное здоровье. 3 июля 1655 г. правитель замка полковник Гиббон советовал перевести Лильберна в тюрьму поближе к дому, где его могли бы посещать друзья. 31 июля жена Лильберна Элизабет обратилась с просьбой к Кромвелю даровать ее мужу свободу, объясняя резкость его выражений выпавшими на его долю страданиями. Она заверяла Протектора, что получивший свободу Лильберн «успокоился бы и оказался благодарным». «Я гарантирую своей жизнью, — писала она, — что он не потревожит государство». В октябре Лильберна перевезли в Англию с условием, что он будет содержаться в Дуврском замке. И здесь совершилось его новое «обращение». Он примкнул к «обществу друзей», т. е. к квакерам, в учении которых нашел «успокоение». Однако в то время Лильберн, равно как и его духовные наставники квакеры, еще был далек от принципа непротивления злу насилием. Так, когда Кромвель согласился освободить Лильберна при условии, что он подпишет обязательство впредь не касаться — ни словом, ни действием — публичных дел, Лильберн от этого предложения отказался. В его сознании вспыхнули последние искры активного неприятия существующего мирского порядка.

Получив ограниченную свободу — право покидать замок в дневное время, Лильберн посещает собрания квакеров в городе и в окрестных селениях. Его новые знакомые убеждали его в том, что он «заблуждался», что его «сварливый, буйный, придирчивый» характер мешает ему услышать глас божий, что на пути к его спасению стоит «гордыня». Эти и подобные речи западали в его надломленное сознание. В декабре 1655 г. он писал жене, что «стал мертвым». Он просит ее прекратить бесконечные хождения и труды с целью добиться для него «внешней свободы». Тем не менее Элизабет просит его подписать требовавшееся от него обязательство. Он же упорно отказывается это делать.